Северный крест

Царь съ воодушевленіемъ большимъ приказалъ тому продолжать словами «Говори же, говори!».

– Осмлюсь доложить: всти дурныя, – отвтствовалъ, заикаясь, врный слуга царя (вс ближайшіе слуги царскіе были слугами врными: такъ было принято считать въ т времена въ мстахъ сихъ).

Имато начиналъ уставать отъ свойственнаго придворному этосу напускного раболпія и изрекъ:

– Коли не скажешь – дурны будутъ не всти, тобою еще не разсказанныя, а дла твои.

Слуга, сбросивъ половину придворнаго этикета (нчто невиданное!), голосомъ боле бодрымъ и на сей разъ по-здоровому взволнованнымъ, приблизившись къ царю почти вплотную, произнесъ, быстро выговаривая слова и не мене быстро вращая очами:

– Повинуюсь, но то черная всть. Царь, не осуди и казнить не вели! Не вели! Но чернь недовольна своимъ бытіемъ. Предчувствую: недоброе не стучитъ – ломится въ двери.

Имато перебилъ не безъ раздраженія:

– Чернь всегда недовольна, на то она и чернь; какія жъ это всти, что жъ здсь новаго, Касато? Чернь и сама не вдаетъ чего желаетъ во всеалчныхъ своихъ желаньяхъ. Но таковъ міръ: есть Господинъ и есть рабы, изъ коихъ наипервйшій – ты.

– Таковъ порядокъ міра, Владыко! Святой и подлинный, отъ вка существующій! Конечно, она «всегда недовольна, на то она и чернь», – голосомъ вкрадчивымъ отвтствовалъ Касато, изливая на царя потоки критской сладости, ибо опасался онъ, какъ любой здравомыслящій на Восток, пасть въ немилость. – Ты, Высочайшій изъ царей, сіе очень мудро отмтилъ, и всегда она горазда измышлять всякія небылицы, всмъ вредныя, ибо состоитъ она изъ нечестивцевъ презрннйшихъ, вседерзкихъ порою и всегда всеподлыхъ, изъ червей, копошащихся въ земляхъ критскихъ, отъ вка и до вка святыхъ и добрыхъ, наилучшихъ во всхъ Вселенной, но всё жъ позволь мн, врнйшему изъ слугъ Твоихъ, по великой твоей милости добавить къ сему: отмчу, что нын она недовольна въ мр много большей: она – дотол незлобивая по вол Матери – ропщетъ; и ропщетъ впервые… Обезумлъ людъ! Осмлюсь доложить: рчь идетъ о бд! По инымъ землямъ появилися сборища опасныя: для общаго порядка, для думъ народа. Смутьяны! Измышляетъ чернь нчто, намъ противное, противное многославному Твоему достоинству, противу трона самого: противу всемилой и вселюбимой Отчизны желаетъ она злодять! Никто не помнитъ такого, чтобъ чернь свободная такого желала; рабы – бывало, но чернь! Гласъ мятежа слышу, смиреніе и покаяніе – испарились: были и нтъ ихъ. И при всёмъ преклоненіи предъ Тобою, о Властитель, при всей Любви пребезмерной – къ Теб и къ родимому Криту стоградному, къ доброй нашей земл, при всёмъ уваженіи – безпримрномъ, я – преклоняюсь предъ Тобою вновь и вновь, отъ вка и до вка, но изреку должное быть изреченнымъ не ране и не поздне, но именно нын, ибо се долгъ мой – предъ Тобою и предъ отчизною – и се глаголю: настало время дйствовать, ибо заступила бда, горькая. Бда! Мати, Мати, время тяжкое отъ насъ отжени!

Отвсивъ поклоны, мрно-хаотическіе, Касато, переведя духъ (о, если бы онъ у него былъ!), продолжалъ боле спокойно:

– Чернь становится словно монолитною, чернь зубъ точитъ, се всти наистрашнйшія, гроза посередь яснаго неба критскаго, она дйствуетъ по чьему-то наитію…О немъ, о ее сплотившемъ, о возмутител народномъ, что словами бунтуетъ людъ, ходятъ слухи, но мало кто его видалъ… Нкій пришлый, возмутитель спокойствія, родоначальникъ нечестія, – народъ мутитъ; откуда родомъ – покамстъ неизвстно; извстно только, что не критскій. Виновника сего – негодяя злотворнйшаго – сыщемъ, сыщемъ – врь мн, врь, о Наивысшій изъ высокихъ. О! Сыщемъ: главою клянуся! И да настигнетъ его месть всхъ, всхъ богинь нашихъ и нашихъ боговъ; да настигнетъ его и моя месть, нижайшаго изъ рабовъ Твоихъ, месть, разящая, яко копья воевъ нашихъ, лучшихъ во всей Вселенной, не вдающихъ роздыха во браняхъ, острая, яко серпы да косы землепашцевъ нашихъ, лучшихъ во всей Вселенной, горячая да раскаленная, яко мдь, пылающая подъ орудіями многомощныхъ нашихъ кузнецовъ, лучшихъ во всей Вселенной. – Месть моя да будетъ стрлою, всеразящей и страшной, яко и боль моя, рожденная злодяньемъ Нечестивца, злодыхательнаго, злотворнаго: злодяньемъ, чернымъ, яко Нощь.

Вновь переведя если не духъ, то дыханье свое, продолжалъ царедворецъ:

– Заступаетъ время горькое, злотворное. Множится дйство окаянное. Зло учинилось на земл критской. Отъ того, какъ мы отвтствуемъ на надвигающіяся изъ грядущаго бури, зависятъ судьбы не только Твои, о Державный, не только народа Твоего, но и потомковъ – Твоихъ и народа. Настало время отвтствовать Нечестивцу дяньями: кровью. Всепокорно ввряю реченное Твоей милости.

Склонившись долу согласно придворному этикету, Касато, улыбаясь, возопилъ:

– Славься до скончанія временъ, Величайшій изъ великихъ. И живи во вки вковъ, покамстъ и самое Время не истлетъ.