Северный крест

Богъ, жадный до власти и до плоти женской, могущій себя претворить не только въ быка, но и въ дождь золотой, и въ громы и молніи, и въ лебедя, и въ змія – дабы добиться алкаемаго, – ввечеру разставался съ нею. Ей подарилъ онъ пса Лайлапа, отъ котораго никто и ничто не можетъ скрыться, убжать, избгнувъ страшной его пасти, меднорожденнаго (имъ одаритъ она прелюбимаго сына), а Криту – премогучаго Талоса, великана изъ бронзы, защитника и стража Крита, трижды въ день – день ото дня – облетавшаго всь островъ и, случись ему увидать враговъ, забрасывавшаго ихъ каменьями. Долго еще будетъ гигантъ сторожить островъ, пока не погибнетъ – вками поздне – не отъ козней Медеи-волшебницы (какъ то разумло преданіе), но отъ рукъ Дедала, нкоего критскаго Гефеста, по порученію Криторожденнаго и создавшаго Талоса, Дедала, единственно вдавшаго тайну его, Ахиллесову его пяту: за бунтъ противу создателя былъ наказанъ гигантъ, словно іудейскій Голмъ; сіе отразилося въ искаженномъ преданіи, согласно которому нкій какъ будто иной Талосъ – уже не бронзовый гигантъ, твореніе Дедала, но его-де племянникъ, создатель пилы («пила» уже была въ природ и до него: въ зминой челюсти), гончарнаго круга и циркуля – былъ сброшенъ Дедаломъ не то съ вершины Акрополя, не то съ крыши дома простого и неминуемо погибъ бы, если бъ не былъ въ самый послдній мигъ спасенъ Аиною, превратившей его – по Діодору – не то въ змю, рожденную ползать – не летать, не то въ куропатку – птицу, наиболе прикованную къ земл. Въ искаженномъ семъ преданіи врно лишь то, что Талосъ былъ низвергнутъ своимъ же создателемъ, Гефестомъ-Дедаломъ, богомъ, а отнюдь не смертнымъ, – за своеволье нкое и за нкій бунтъ: противу Криторожденнаго. Судьба Лайлапа печальна не мене: отъ прелюбимаго сына той двы перешелъ онъ Прокрид, супруг Кефала-охотника, одолжившаго пса Амфитріону: для ловли и поимки тевмесской лисицы, что разоряла окрестности ивъ и пожирала младенцевъ, лисицу, которую никто и ничто не можетъ догнать. Погоня пса – отъ котораго никто и ничто не можетъ скрыться – за лисицею – которую никто и ничто не можетъ догнать – стала безконечной, спиралевидной, самозамкнутой, словно предваряя извстную апорію Зенона: безконечную погоню Ахиллеса за черепахою. Несмотря на нелюбовь – не только минойцевъ и поздне грековъ, но и ихъ божествъ – къ линейности, предпочтеніе спирали, меандра, орнамента, лабиринта, безконечнаго конечному – верховною волей Верховнаго, Криторожденнаго, и лисица, и песъ были обращены: въ камень. Такъ конецъ былъ положенъ игр, долженствовавшей быть безконечной: словно извивы меандра иль блужданье мнимобезцельное: въ Лабиринт, которое до тхъ поръ безконечно, пока не встртишь быка, сына Верховнаго.

Дщерь Агенорова, финикійская царевна, прекраснйшая, красой далекопревосходящая всхъ прочихъ, звзда межъ двъ, узрла во сн судьбу свою. Предолго и тщетно по повелнью старца-отца искали её ея братья: Фениксъ, Киликъ, Фасосъ, Кадмъ. Осталась, судьбою отъ нихъ прячемая, на Крит.

Та финикійская два, съ быкомъ-женолюбцемъ сопрягшаяся, посл взята была въ жены Астеріемъ, критскимъ царемъ, бездтнымъ, но безропотно усыновившимъ тройню божественную.

Зачиналась Европа на Крит: Европою-двою.

Быкомъ красноярымъ явилъ себя на Крит рожденный богъ.

Глава 2. Общенародное празднество, или о людяхъ вящихъ

Тамъ, на медвяно-злачныхъ пажитяхъ, у ледяно-струйныхъ водъ,

паслись быки, неукротимо-дикіе, тяжело-тучные, широколбистые,

огромнорогатые, чудовищно-прекрасные, первенцы творенія,

сыны Земли Матери богоподобные.

Мережковскій