Северный крест

Довольная, предвкушающая успхъ, заглушившій бы ноющую ея ненасытимость, извчную ея спутницу, которой всего всегда мало и всегда хочется большаго (да такъ – что о счастіи говорить не приходится), рожденную дерзосердіемъ, которое, въ свою очередь, рождено плотяностью, ибо плотяность всегда рождаетъ дерзосердіе, дерзновеніе недолжное, или же – смиряетъ, ввергая во прахъ душу, и самая душа тогда – прахъ; а причастность духу, напротивъ, рождаетъ дерзновеніе, – Ира отправилась къ морю; сливалась она воедино: съ природою, – пія изъ переполненной чаши ея; хмелла – словно только появившаяся на свтъ Ева, впервые созерцающая райскія кущи; роскошь красокъ туманила взоръ Иры; безмолвіе природы оглушало подобно молоту; оввали её втры морскіе, нжные и юные – словно въ первый день творенія, – разввая ея волосы, золотящіеся Солнцемъ, южнымъ и ненасытимымъ, и одаривая свжестью и прохладою, желанной и алкаемой; ощущала себя: если и не Великою Матерью, то всё жъ ея родственницею. Долго и надменно-гордо взирала Ира на уходившее за окоемъ безбрежное немолчношумящее море, лазурное, тихое, мрное: дыша весною. Природа пребывала въ радованіи и ликованіи, славя создавшаго: всякой отъ мала до велика распростертой по бытію тварью. Что за день! Не день, а праздникъ!

Вдругъ Ира замерла, и глаза ея расширились. Долго вглядывалась вдаль два. Виднлось: разсченье глади морской. Се – чудо: быкъ, блистающій златомъ, паче Солнца ярчайшій, бшеный въ сил своей; съ рогами, подобными опрокинутому на спину мсяцу; съ очами, кровью налитыми. А на нёмъ – нкая два, крпко державшаяся за мсяцъ-рога. Движились они съ обтеченьемъ несказаннымъ: словно дельфинъ разскалъ быкъ морскую твердь, её ржа на дв неравныя части. Щурилась Ира, созерцая дотол невиданное. Играли дельфины на мор, віясь близъ быка и двы. Два та, что была близъ быка, уже сознавала, и сомнній въ ней не было: то не простой быкъ, но богъ-въ-вид-быка; страхъ уступалъ мсто почтенію и томленію сладкому: всё мене жалла о похищеніи, всё боле забывала о родныхъ земляхъ, о лугахъ разнотравныхъ, о подругахъ, о томъ, какъ рзвилися он на брегу, собирая цвты и кружась хороводомъ; съ успокоеніемъ прижалась она къ многомощной его вы; онъ повернулъ къ ней свою голову; въ очахъ его не было ни безумья, ни ярости нын – была его то уловка; странно, но вовсе не страшно было видть мудрость въ глазахъ быка; сладость наполняла сердце ея. Приближалася къ брегу чета; твари морскія поотстали, не въ силахъ стязаться съ мощью божественнаго быка. «Какъ нарицаютъ прелестный сей островъ, иль то не островъ? Но ежели не островъ, то брегъ сей не египетскій брегъ: онъ иной – пологій, безгорный, съ камышами и тутъ, и тамъ!» – думалось дв. Два вспоминала недавній свой сонъ; если ране казался онъ вщимъ, то нынче сталъ таковымъ: во сн нкогда Азія, родина ея, земли родныя, явленныя въ вид жены, стязалася съ иною, что собою являла земли къ западу; об боролись за нее, за дву-Европу, пока не одолла та, безымянная, вторая; мрачнымъ казался, бдственнымъ, тотъ сонъ; нын казался онъ благовстіемъ, судьбою златоносною, лазурью…На лазурь небесъ, сливавшуюся съ лазурью морскою, глядла два; благостнымъ было лицо ея, и радовалось сердце ея: вдыхала два весну.

Пристала къ брегу и выбралась на сушу чета. Два оглядлась, на мигъ отвернувшись отъ звря, словно опасаясь его брызгъ: зврь отряхивался отъ влаги морской. Былъ быкъ – и нтъ быка. Юноша, сердцамъ всхъ двъ милый, простиралъ руц къ Солнцу, широкоплечій, безбрадый, благоуханіе неземное источающій. Два словно сама – но потерявъ себя – подошла къ нему, бросилась въ могучія его объятья, зыблема страстью, необорной, всесильной. Юношей теперь явилъ себя быкъ, какъ подобало то случаю. Вскор возлегли подъ тни платана, сопрягшись. Быкъ златорогій, губитель непорочности девьей, ненасытный во страсти, претворялъ её: изъ двы въ жену. Кровь обягряла окрестный песокъ. Истаивала двственность двы: въ огняхъ лучезарныхъ: въ лабиринтахъ страстей. Подъ тнью платана сочетались любовью неспшно, пылая оба любовью… И зачинали тройню, плодъ любви бога и смертной, впослдствіи столь богатую славой, что никто, чья нога ни ступала по Криту, не могъ и не можетъ соперничать въ ея обиліи съ тройней, тогда зачинавшейся.

Ира глядла съ завистью, неотрывно взирая на платанову тнь, пронзаемую свтомъ юнаго мужа-быка; два ея пальца – внимая покою, тиши, внимая зову сердечному – сложилися воедино и потянулися къ лону невольно… Губы ея не то причмокивали, не то двигались, словно она нчто жевала; на лиц ея былъ восторгъ, но всё же зависть, ничмъ не прикрытая зависть просачивалась обликомъ ея. Глаза ея порою закатывались. – Таково было экстатическое ея самоуслажденіе. Наврное, спроси ее объ ея имени – и его бы не вспомнила въ толикій часъ. – Скакала похоть ея молодцомъ, приговаривая, маня и похваляясь да подмигивая.