Северная Башня

Молодая, сочная, упругая. Чистая и сладкая. Плыву по волнам её удовольствия, играю на её страсти, как на гитаре, рождая мелодию невыносимого наслаждения. Кричит протяжно и низко, раненым зверем. Бьётся в конвульсиях экстаза, питоном сжимая меня. Чуть не задушила.

Лег рядом, смотрю на неё. Глаза освоились с темнотой, да и света двух, хоть и ополовиненных, лун хватало. Милое личико, ещё не утратившее девичьей свежести. Как же мне нравится любоваться женщиной, которую я только что закинул на пик любви! Как бы она ни была красива, становится ещё краше. На мой взгляд. А эти глаза? Ошеломление. Не повод ли для гордости? Я для неё «намба ван – Оби Ван». Смотрит, как на бога.

Любуюсь, поглаживаю, наслаждаюсь молодой мягкой и гладкой кожей, упругими формами. Завожу её опять. Я помню, что тебе от меня надо, генетики доморощенные. Немного стрёмно от того, что я используюсь как племенной жеребец. Но возьму своим удовольствием. Эстетическое наслаждение видом взорвавшейся женщины я уже получил. И ещё увижу. Девочка очень податливая. Лёгкая. Чувственная.

Сам рычу. И узкая. Но я не в обиде. В таких случаях на тесноту не обижаются. За это дарят любовь. И я её сегодня наполню любовью. Дополна. До полного изнеможения.

Всё пристойно, как меж влюблёнными советскими пионерами. Без изысков «Камасутры». Не требуется. Довольны друг другом. Я – её молодостью и нежностью, она – моим, хм, достоинством и умением.

Она как нежная, податливая, хорошо настроенная гитара. Все струны натянуты. Играю её и наслаждаюсь получаемой мелодией любви. Она поёт. Песню любви без слов. Поёт сначала скромно, пытаясь соблюсти тишину, но недолго. Поёт с полной самоотдачей, растворившись в мелодии любви. Так, девочка, так! Поёт до полного изнеможения. Завершив очередную песню, сворачивается клубком, как котёнок, тихо стонет. И плачет.

– Не плачь, девочка, – глажу её по бархатной спине. По бархатной выпуклости спины, что ближе всего ко мне. – Разве тебе плохо? Я обидел тебя?

Я же не позволил себе лишнего. Всё по заказу – нужное место заполнено любовью.

– Я люблю тебя! – и ещё горше плачет.

– Нет, девочка. Не меня ты любишь. А то, что я с тобой сделал.

– Я люблю, что ты со мной сделал! А завтра ты уйдёшь! И всё!

И что ей сказать? Наврать три короба лжи? Или успокоить древним надёжным способом? Пожалуй, второе. Ласкаю её. Мне не в лом. Мне в кайф.

Споём?

Глава 21

Услышав шаги за стеной, проснулся. Осторожно освободил себя от удава объятий девочки, накрыл её, натянул портки. Тревога была ложной. Я узнал шаги хозяйки дома.

Но захотел до ветру. Деревянные шлёпки не надеваю – грохоту будет, как от подкованного коня. Иду до удобств. В оконце бани, затянутом какой-то органической плёнкой, трепещет свет. Иду босиком до уборной. И жду там, пока хозяйка не закончит с гигиеной и не зайдёт в дом.

Потом тоже иду в баню. С той же надобностью. Во дворе у колодца, под кроной старой вишни, лавка. Присел, привалившись спиной к стволу дерева. Хорошо!

Два полумесяца разом дают довольно много света. Звёзды всё никак не хотят складываться в знакомые созвездия. Другой мир. И я в нём. Для улучшения генотипа. Пока других надобностей местных ко мне не возникало. Да и я вроде не против. Пока всё было довольно приятно, местами пикантно. Местами – остро. Вспомнил решившую гульнуть от мужа Лилу.

Мир этот для меня сплошная карамель. Все носятся со мной, как с наместником бога. С чего бы? Я достаточно пожил, знаю, что сладкий мёд без последствий бывает только у второй мышки. За всё расплатилась первая мышка. А у меня сплошь мёд. Бабы на шею вешаются, разные, весьма влиятельные и значимые люди не тащат меня в пыточную, чтобы узнать тайные тайны и секретные секреты, не отбирают несправедливо нажитое, а выкупают у меня ценности, делают вид, что не знают об интрижке с их женой, общаются как с равным, в местный бомонд вытаскивают. Зачем? Бонус-левел? Ну, не верю я! Где подлянка? Где ложка горького дёгтя?

Тихо скрипит дверь. Идёт навстречу нимфа. Волосы распущены, ночная рубашка в свете лун прозрачна. Ничего не скрывает, лишь, наоборот, дразнит. Да что такое? И ты?

Но голова от ночной свежести уже включилась. Кума. В этом мире нет православия. Кумовство – наше, исконное, русское, велико-могучее. Не слышал о таком в других культурах. Кума – неверный перевод. А что? Кто она Клему? Он – кузнец. Не простой, согласен, с изюминкой, но секретик его ещё увидеть надо, а с виду обычный городской ремесленник. А вот ты, кумушка, не проста.