Северная Аврора

- Нет, Гриша, - сказал Егоров, подходя к матросу и кладя руку ему на плечо. - Я просто запрещаю тебе думать об этом. Твоя затея - безумие. Допустим, вначале нам побег удастся. А дальше? В деревнях интервенты, белые... В лесу замерзнешь. Да и десяти верст не пройдешь, как по следам всех перехватают.

Матрос пожал плечами.

- А ты не воображай, что умнее всех, - строго сказал Жемчужный. - Ты слушай, что тебе говорят. - Он оглядел матроса с головы до ног. - Беглец! Эх ты!.. Жаль, зеркала нет! Да много ль ты сам теперь вытянешь?

- А до весны что? Комплекцию прибавлю? Да? - Прохватилов махнул рукой. - До весны под крест закопают. Хрен редьки не слаще. Гирю да на дно! Помирать, так с музыкой. А в общем, товарищи... Я ведь вас не неволю. Кто не хочет, не надо... Моя голова одна! Я ей хозяин.

Матрос встал и направился к дверям, но Базыкин загородил ему дорогу:

- Ты член партии?

- Ну? Ну и что?.. - закричал Прохватилов.

- А то, что ты не имеешь права поступать так, как тебе заблагорассудится... Ты забыл, что у нас, хоть мы и на Мудьюге, тоже есть дисциплина. И мы обещали товарищу Егорову ее поддерживать!

- Дальше что? - глядя на Базыкина мутными от озлобления глазами, спросил Прохватилов.

- Дальше вот что, - спокойно ответил Базыкин. - Твой побег вызовет репрессии. Ты подведешь других заключенных. Понятно?

Матрос тяжело дышал и озирался на товарищей.

- Ты поступаешь, как анархист, - продолжал возмущаться Базыкин.

- Погоди, Николай Платонович, - Егоров мягко остановил его. - Дай Григорию отдышаться. Он бог весть чего наговорил, а теперь и сам не рад... Так, что ли, Григорий?

- Оскорблять я, конечно, никого не хотел, - прошептал матрос. - А вот вам непонятно, что я до точки дошел, - уже громко заговорил он, и в голосе его опять зазвучала злоба. - Не три, не пять, а, может, десять атмосфер во мне кипят... Это вы можете понять?..

- Я все понимаю... - тихо, но властно сказал Егоров. - Я все понимаю и в то же время категорически запрещаю тебе не то что бежать, а даже думать о побеге. Сейчас у нас только одна задача: дожить до весны. На прошлой неделе я через Шурочку Базыкину получил шифрованную записку. В феврале будут деньги, усилится помощь арестованным, и широко развернется подпольная работа нашей партийной организации. Здесь, в лагере, мы тоже должны объединять людей. На то мы и большевики. Организация, выдержка! Вот готовиться к массовому восстанию в лагере - это дело... Это будет бой, а не какой-то несчастный побег двух или трех заключенных. Вот к чему мы должны стремиться, товарищи! К настоящему бою! - Голос Егорова зазвенел. - Мы, каторжане, мудьюжцы, дадим бой врагу... Мы должны дать бой, чтобы победить, чтобы в Архангельске вся иностранная шатия схватилась за голову! Чтобы они там почувствовали: нет ничего крепче, чем русский коммунист... Все равно не убьешь! Никогда!

- Для того чтобы подготовить такое восстание, - тяжело переводя дыхание, продолжал Егоров, - надо подыскивать верных людей. Надо крепче наладить связь с подпольщиками Архангельска... И все это мы сделаем! твердо сказал он.

- Андрюшка, а ты как? - обратился матрос к Латкину. - Со стариками каши не сваришь. Мы молодые... Пойдем! Неужели в жизни да в смерти не волен человек? Пойдем, Андрей! Смелость города берет!

Маринкин взял матроса за плечо, будто желая отвести его в сторону.

Прохватилов запротестовал:

- Не замай, батя!.. Я Андрею говорю. Пускай он выскажется. Не малое дите!

- Нет, я не позволю тебе его агитировать! - тихо, но внятно сказал Маринкин. - Я тебе отвечу за Андрея, я знаю, что он скажет...

- Я внимательно слушал тебя, Григорий, - заговорил Андрей, - и вот что я тебе скажу: не годится бросать товарищей в беде. Это раз. А два... Прежде чем говорить о побеге, нам действительно надо сплотиться... Надо, чтобы не только ты, я, товарищ Егоров, не несколько человек, а сотни заключенных поднялись против тюремщиков. Это труднее, но и убедительнее того, что ты задумал. Здесь не отчаянье нужно, а мужество. Ты понял меня, Гриша?

Матрос хотел что-то возразить, но вдруг нагнулся, достал из-под лавки упавшую бескозырку и хлопнул ею по столу. Пробормотав что-то невнятное, он вышел из кухни.

- Я знаю, откуда у Григория этот дух, - сказал Егорову Жемчужный. - От Козырева из второго барака.

- Возможно, что и от Яшки, - задумчиво ответил Егоров. - Я знаю Козырева! Это ведь наш, шенкурский! Грузчик. Набросился на американца с ножом - и угодил на Мудьюг.

Потылихин был первым человеком, совершившим трудное путешествие из Архангельска в Вологду и обратно.

Перейдя линию фронта и добравшись до Вологды, он сразу же направился в штаб Шестой армии, разместившийся в здании гостиницы "Золотой якорь".

Потылихин сидел в номере Гриневой, члена Военного совета армии и секретаря партийной организации штаба.

Стены номера были заклеены приказами, расписаниями, плакатами. Железная койка, застеленная одеялом из старого шинельного сукна, стояла рядом с канцелярским столом. То и дело звонил телефон.