Северная Аврора

- Ценишь ты себя, Латкин... Это хорошо. Даже здесь, в этой могиле, где в человеке хотят искоренить все человеческое, будем помнить, что "человек это звучит гордо"... Но теперь берегись! Комендант выходку твою запомнит.

- Я не боюсь, - сказал Андрей. Ему показалось, что Егоров жалеет его и как бы советует впредь быть осторожнее.

- Пойми меня правильно, - перебил Егоров. - Я не говорю тебе: береженого бог бережет... Это было бы рабством духа. Такую низость я тебе не посоветовал бы... Но душевную силу надо беречь. Не растрачивать ее попусту... Впереди еще большие дела!..

И он протянул Андрею руку.

Ночью возле больного Маринкина собрались Базыкин, Егоров, Жемчужный, Андрей. Все они пили горячую воду из консервных банок и шепотом разговаривали друг с другом. В печке трещал хворост. Его принесли заключенные, работавшие сегодня в лесу. Печная дверца была раскрыта. В жаркой полосе света, тянувшейся из печки, сидел моряк Прохватилов и палочкой разгребал угли вокруг закопченного старого чайника. Воду грели в печи.

Андрей стоял на коленях возле нар, глядя на желтое, опухшее лицо Маринкина с большими отвислыми усами. Маринкин лежал, прикрыв глаза рукой. Все черты его лица казались застывшими.

Большая часть барака была погружена во тьму. За дощатыми стенами угрюмо стонал ветер, порывами налетавший с моря.

Андрей, волнуясь и перебивая сам себя, коротко рассказал свою биографию.

- Вопросы будут? Нет... Голосуем, товарищи? - шепотом спросил Егоров.

Все, кроме Андрея, подняли руки.

- Клянусь до конца моей жизни быть верным членом коммунистической партии... - прошептал Андрей. - Клянусь жить и бороться ради трудового народа. Клянусь отдать мою жизнь делу Ленина, борьбе за счастье рабочего класса, за счастье моей родины, за советскую власть...

Маринкин открыл глаза. Слеза скатилась по его щеке. Дрожащей рукой он коснулся волос Андрея.

- Даже здесь... - он закашлялся. - Даже здесь, в этом страшном лагере смерти, сияет наша звезда!.. Она осветит все человечество, Андрюша! Эта пора придет!.. И ты ее увидишь!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Архангельские рабочие не забывали своих арестованных товарищей и заботились о них, как могли. Все отлично понимали, что пленникам Мудьюга грозит голодная смерть. По ночам к Шурочке Базыкиной являлись незнакомые люди. Одни из них приносили рыбу, другие - хлеб. Все это необходимо было переправить на Мудьюг. Но разрешение могла дать только контрразведка союзного командования.

Шурочка отправилась туда. Ее принял на этот раз французский лейтенант Бо.

В контрразведке наравне с англичанами и американцами служили и французы.

Помещалась она в центре города, в том. же здании, где находился штаб Айронсайда, и официально именовалась Военным контролем. Агенты ее были разбросаны по всему фронту, но главным образом они вели работу по наблюдению за русским населением. Лейтенант Бо, бывший служащий одной из французских фирм, имевших до революции представительство в Москве, отлично говорил по-русски.

Вскинув на нос пенсне в золотой оправе, он нетерпеливо выслушал Шурочку.

- Напишите прощение... - сказал он, бросив на нее неприязненный взгляд.

Она написала. Офицер, недовольно щурясь, просмотрел бумагу и удалился к своему начальнику, английскому полковнику Торнхиллу. Через некоторое время Бо вернулся, и по его лицу Шурочка поняла, что разрешение получено. Теперь оставалось только сдать посылку. Но к кому следовало обратиться по этому поводу?

- Ступайте на пристань, - не глядя на Шуру, сказал лейтенант. - Там стоит лагерный пароход. Вызовите сержанта Пигалля. Он все оформит.

Полковник Торнхилл удовлетворил просьбу Базыкиной со специальной целью. Он сказал лейтенанту:

- Я это делаю вне правил, как исключение! Уверен, что через Базыкину большевики хотят наладить связь с Мудьюгом. Две-три посылки, и мы их поймаем, Бо! Не спугните их сразу...

Ничего не подозревающая Шурочка взяла разрешение, зашла домой за посылкой и отправилась на пристань. Французский часовой, стоявший на пирсе, крикнул в дежурку:

- Мсье Пигалль! К вам.

Навстречу Базыкиной поднялся из-за стола сержант с кудрявой каштановой бородкой и веселыми орехового цвета глазами. Он играл в кости и, когда Шура появилась, был в выигрыше. Полы его голубовато-серой шинели были зацеплены за пояс и открывали толстые короткие ноги в таких же голубовато-серых суконных шароварах и в коричневых теплых гамашах.

Несколько секунд француз молча курил, глядя на Базыкину, затем отложил свою трубочку с длинным черенком, прочитал разрешение и принял посылку. Ему понравилась молодая красивая русская дама, так легко и свободно заговорившая с ним по-французски.

- О, мадам, - улыбаясь, сказал Пигалль, - у вас почти парижский прононс... Я ведь парижанин, мадам... Вы тоже интеллигентный человек. Ах, вы учительница! Ну, это сразу видно... Поверьте, я сделаю все, что будет в моих силах.

Перед отправкой катера лейтенант Бо вызвал к себе сержанта.

- Пигалль!.. - сказал он. - Ты должен будешь просматривать каждую посылку Базыкиной... И самым тщательным образом. Понял?

- Вполне, господин лейтенант.