Север – Юг

И все же она вот уже несколько дней рисовала эту картину.

Ей удалось скрыть то, что она делает, потому что стражники искали то, что, по их мнению, было бы рисунком. Прямые линии, ясно видимые фигуры, явственные образы. Искали они нечто подобное тому, что она рисовала до сей поры.

Им и в голову не пришло, что рисунок может выглядеть иначе.

Стены ее камеры были стенами укрепленного замка, выстроенного в типичной меекханской манере: солидно, дешево, не принимая в расчет эстетику. Им следовало выдержать удары метаемых баллистами камней, а не выглядеть красиво. Если даже и были они некогда гладкими, то теперь штукатурка отслаивалась от них целыми пластами, крошилась и устилала пол слоями пыли. Влажность, встающая с болот, с каждым годом оставляла все более отчетливый след на столетних стенах. Вместе с ней появился грибок. А когда камеру осушили и приготовили к ее приходу, никто не озаботился тем, чтобы оштукатурить ее заново. Согласно меекханскому прагматизму, было решено, что не стоит тратить деньги на борьбу, обреченную на поражение.

Это позволило ей творить.

Уже несколько дней в голове ее жил образ, который все настойчивей добивался освобождения. Она видела их на стене, мужчину с мечами за спиной и девушку с глазами словно вечернее предгрозовое небо. Она вычерчивала их образ на волглой штукатурке, используя для этого ногти и черенок деревянной ложки. Она делала это осторожно: тут черта, там царапина, легкий след, тень, обещание формы. К счастью, два влажных пятна на стене чуток напоминали человеческие абрисы. Легким касанием она нанесла линию лица, плеч, рукояти мечей, что выступали за спиной мужчины. Нужно было знать, куда смотреть, и напрячь воображение, чтобы в этом скоплении пятен и трещин увидеть Картину. Но она хорошо знала. Картина оставалась в ее голове и будет завершена, когда она решит, что готова. А значит — совсем скоро.

Она услышала шум разговора за дверьми.

* * *

Вторые и третьи двери были подобны первым: сталь и железо с небольшим застекленным окошком посредине. Вельгерис подходил к каждому с таким выражением, словно ему все сильнее хотелось ткнуть кого-нибудь ножом. Эккенхард нисколько не удивлялся. Недоверие живо в любом шпионе, оно — нечто естественное, словно сердцебиение или дыхание. Крыса полагал, что, будь он на месте их гостя, тоже чувствовал бы: что-то здесь не так. По сути-то, кроме красивого представления с таинственной башней, железными дверьми и вооруженной стражей, Гентрелл так и не представил никаких доказательств в подтверждение своей истории. Ни один из узников — ни первый парень, ни кажущаяся его ровесницей девочка, ни пятнадцатилетний с виду подросток — не производил серьезного впечатления. Спокойно спали в своих камерах и, похоже, не имели желания ходить по стенам или гнуть голыми руками толстенные стальные прутья.

Если бы не рисунки, которые произвели на Гончую такое впечатление, он наверняка бы развернулся и ушел. Но они как раз приближались к камере их автора. Если и она будет спать сном невинного младенца, наверняка ждет их война разведок, решил Крыса, глядя на лицо Вельгериса. Никто не любит, когда из него делают идиота.

Камера была торцевой, коридор от нее поворачивал вправо и шел вдоль восточной стены. В помещение вела пара дверей.

— Нам необходимо видеть каждый фрагмент камеры без того, чтобы ежеминутно входить внутрь, — пояснил Гентрелл, хотя Вельгерис не промолвил ни слова.

Гончая без звука подошел к двери. Не ожидая приказания, Эккенхард занялся веревкой, одним ухом прислушиваясь к бормотанию шпиона. Чувствовал, как встают дыбом волосы у него на затылке; обменялся взглядами с командиром, который уже стоял в паре шагов в стороне и со странным выражением разглядывал гостя. Тот шептал:

— Девочка, около пятнадцати-шестнадцати лет, светлые волосы, обтрепанная рубаха, спит на матрасе, лежащем на полу. Камера обустроена скромнее прочих, кроме матраса — никаких вещей, даже одеяла, стены, как и в предыдущих камерах, покрыты пятнами и лишаями… — Казалось, что Вельгерис засмотрелся куда-то в пространство, затаив дыхание. — Девочку окружает… нет, не могу это назвать, ее словно нет, словно она делит свое пространство с чем-то еще, и это не иллюзия, не превращение, не отсечение, нет ни следа прикосновения Хаоса… Ничего кроме Мрака. И все же… У меня пощипывает пальцы, в ушах стоит звон, вкус грибов на языке, лаванда… чеснок… мед… не от нее. Что, проклятие?..

Он чуть отступил, по очереди осмотрел все четыре засова, запирающие двери. Молниеносным движением, словно богомол, повернулся к Эккенхарду, глаза его были подобны черным колодцам. Потом взглянул налево, за поворот коридора.

И в этот миг из-за поворота вышла смерть.