Север – Юг

— Последний мужчина с этим именем родился в моей афраагре более ста лет тому назад. И погиб молодым. Кем бы ни был убийца твоей дочери, он происходил не отсюда, — сказала она тихо.

Он подскочил к ней, ухватил за плечи, встряхнул.

— То же самое говорили мне твои старейшины, — рявкнул он. — Эту песенку я слыхал сегодня с самого утра: не знаем его, никогда о таком не слыхали, не ведаем, кто он был! Как будто четыре года назад я лично не забрал его отсюда в свой дом!

Она оперлась ладонью о рукояти сабель.

— Если не отойдешь, потеряешь руку, незнакомец. — Голос ее был холоден и сдержан. — Тогда умрешь не от жары, а мне придется здесь прибираться. Прошу, избавь меня от этого.

Только иссарская женщина могла сказать такое чужому мужчине. Избавь меня от труда, связанного с уборкой твоего трупа.

Он отпустил ее, вновь успокоившись, отступил на шаг, дотронулся рукой до ножен меча с таким выражением, словно бы что-то прикидывал. Она покачала головой, не выпуская из рук оружия.

— Смерть — это хорошее решение, особенно для души, страдающей от боли. Бой — это хорошее решение для сердца, наполненного ненавистью. Но такая душа и такое сердце никогда не узнают даже части правды. Погибнут в неведении.

— Ты говоришь как поэтесса.

— Для моего рода — я именно такова.

Он отвернулся и шагнул к коню.

— Кем бы ты ни была — ты врешь, женщина. Пустыня — честнее твоего племени. Я рискну с нею.

Он вскочил в седло с умением человека, проводящего верхом многие часы. Склонился и погладил коня по шее.

— Моя мать родила только одного сына, — услышал он из-за спины. — Роди она еще одного, наверняка дала бы ему имя Йатех. Оно всегда ей нравилось.

Он не отреагировал, занятый успокаиванием коня, который снова принялся нервно пофыркивать.

— Будь у меня еще один брат, — продолжала она, — он был бы худощав и силен, с темными волосами от своего отца и карими глазами — от матери. Он рос бы, выделяясь среди прочих подростков отвагой и гордостью, и порой платил бы за это высокую цену.

Он все еще обращал на нее внимания не больше, чем на воздух.

— Будь у меня брат, — говорила она дальше, — возможно, в возрасте семнадцати лет он, как и многие другие молодые иссары, отправился бы за горы, на северные равнины, где совсем недавно взросла очередная империя, лелеющая в себе желание быть первой на всем континенте. Возможно, принял бы он предложение послужить у одного из тамошних купцов и, возможно, остался бы там на целых три года — а это многовато для такого воина. Вероятно, купец тот не хотел бы отпускать его, хотя и не знаю, по какой причине, — и постоянно присылал бы племени деньги за его очередные годы службы.

Наконец он понял. Выпрямился в седле, словно она ткнула ему ножом в спину. Поворотил коня.

— Что ты сказала?

Он наехал на нее — она не отступила, хотя грудь животного едва ее не сшибла.

Подняла голову.

— Возможно, тот мой брат, который никогда не родился, влюбился бы в дочку купца, влюбился глупо и легкомысленно, поскольку иссарам не должны отдавать сердца женщинам с равнин, и, когда та узрела его лицо, убил бы ее, ведомый страхом, чувством вины и любви.

— Любви? Любви?! — Аэрин склонился в седле. — Вы не ведаете, что такое любовь, не ведаете, что такое дружба и верность. Если бы Йатех знал, что такое любовь, — выпустил бы себе кишки собственным мечом.

— Не знаю, о ком ты говоришь, Аэрин-кер-Ноэль. Никогда о таком не слыхала. Но ты, который торгует с моим племенем с десяти лет, должен знать, что ни один иссарам не может погибнуть от собственной руки. Таков закон. Единственный способ, каким мы можем отдать душу племени, это перестать принимать пищу и воду, но тогда умираем несколько дней. Если кто-то увидит твое лицо, у тебя есть время только до рассвета.

— Он мог прийти ко мне. Я бы с удовольствием оказал ему эту услугу.

Он чувствовал, как она на него смотрит, невзирая на экхаар, закрывавший ей лицо, ощущал взгляд, ввинчивающийся ему в зрачки.

— Это странно, — сказала она. — Если бы у меня был брат, то после возвращения с равнин он мог бы ответить именно так. Мог бы повторять: «Я должен был сойти вниз и дать себя убить». А я повторяла бы ему, что, если бы мы всегда делали то, что должны, этот мир был бы прекраснейшим местом в бесконечности Всевещности.

Она отвернулась и двинулась вглубь тенистого каньона.

— Слишком горячо, чтобы стоять на солнце и рассказывать тебе о людях, которые никогда не родились. Если хочешь — езжай за своей смертью. Меня это не касается.

Почти против воли он поворотил коня и направился за ней. Она же даже не оглянулась.

* * *