Север и Юг

Отец и дочь почти не разговаривали: слишком обессилели от ужаса, чтобы обсуждать что-то еще, кроме ближайших действий. Мистер Хейл твердо решил просидеть возле постели жены всю ночь, и Маргарет с трудом удалось уговорить его отдохнуть на диване в гостиной. Диксон решительно отказалась ложиться, а что касается ее самой, то она просто не могла оставить мать, даже если бы все доктора мира дружно твердили о необходимости разумно расходовать силы, поручив дежурство горничной. В итоге Диксон, сидя у постели больной, то смотрела в одну точку, то моргала, то роняла голову на грудь, вздрагивала, просыпаясь, но в конце концов проиграла битву и захрапела. Маргарет сняла свое великолепное платье, с отвращением отшвырнула в сторону и надела халат. Казалось, уснуть больше вообще не удастся: все чувства обострились в готовности к долгому наблюдению. Любой явственный звук — да что там, любой шорох — немедленно раздражал нервы. Больше двух часов она слышала беспокойные движения отца в гостиной. Мистер Хейл то и дело подходил к спальне жены и замирал возле двери, прислушиваясь до тех пор, пока Маргарет не выходила, чтобы ответить на невысказанный вопрос. Наконец заснул и он; дом погрузился в тишину. Маргарет сидела за занавеской и думала. Все интересы прошлых дней утонули во времени и пространстве. Всего лишь тридцать шесть часов назад она беспокоилась о Бесси Хиггинс и ее отце, а сердце разрывалось от жалости к Бучеру. Теперь же эти люди казались далекими воспоминаниями из ушедшей жизни. Все, что осталось за дверью спальни, не относилось к маме, а потому не имело значения. Даже Харли-стрит казалась более реальной: там Маргарет хотя бы могла найти утешение в чертах тети Шоу, так похожей на маму, и в письмах из дому, которых ждала с тоской детской любви. Сейчас даже Хелстон погрузился в туман небытия. Унылые серые дни минувшей зимы и весны, такие пустые и монотонные, казались ближе к самому дорогому, так безнадежно ускользающему человеку. Она бы с радостью ухватилась за напрасно ушедшее время и стала умолять его вернуться, отдать все, что тогда имела, но так мало ценила. Как поверхностна, суетлива, пуста жизнь! Как мимолетна, невесома, непостоянна, ненадежна! Казалось, на небесной колокольне — высоко над земными бедами и заботами — неумолчно звонит колокол, напоминая, что все в мире пройдет и все забудется.

А когда настал новый день, такой же холодный и серый, как многие другие, куда более радостные, Маргарет посмотрела на каждого из спящих и подумала, что страшная ночь так же нереальна, как причудливое видение, как тень, и она тоже прошла, утонула в прошлом.

Проснувшись, миссис Хейл не помнила о вчерашнем приступе, поэтому очень удивилась как раннему визиту доктора Доналдсона, так и встревоженным лицам мужа и дочери. Поначалу согласилась остаться в постели, сказав, что чувствует себя совершенно разбитой, однако вскоре захотела встать, и доктор Доналдсон разрешил ей перейти в гостиную. Только это не помогло: миссис Хейл нигде не находила себе места, беспокоилась, а к вечеру впала в лихорадочное беспамятство. Мистер Хейл окончательно растерялся и утратил способность рассуждать и принимать решения.

— Что можно сделать, чтобы избавить маму от еще одной такой же ночи? — спросила Маргарет доктора на третий день.

— В значительной степени это реакция на мощное лекарство, которое мне пришлось использовать. Полагаю, больная переносит свое состояние легче, чем вы, глядя со стороны. Положение мог бы улучшить водяной матрац. Конечно, кардинального улучшения не наступит — скорее, состояние вернется к тому, каким было до приступа, — но пользу матрац принесет. Насколько мне известно, у миссис Торнтон он есть. Постараюсь днем заехать на Мальборо-стрит. А впрочем, — добавил доктор, взглянув на бледную, утомленную Маргарет, — не уверен, что успею: сегодня много вызовов. Надеюсь, вас не затруднит пробежаться до фабрики?

— Разумеется, не затруднит, — с готовностью ответила Маргарет. — Обязательно схожу к миссис Торнтон днем, пока мама будет спать. Надеюсь, мне не откажут.

Опыт не обманул доктора Доналдсона: миссис Хейл оправилась от последствий приступа и днем выглядела гораздо бодрее, чем ожидала дочь. Маргарет ушла после ленча, оставив матушку дремать в глубоком кресле. Мистер Хейл сидел рядом и нежно держал супругу за руку, но выглядел при этом куда более измученным и страдающим, чем сама больная. И все же мало-помалу он начал приходить в себя и даже улыбаться — пусть пока редко, слабо и неуверенно. А еще два дня назад Маргарет думала, что больше никогда не увидит улыбку на его лице.