Север и Юг

Миссис Хейл не могла остановить своих слез. По правде говоря, она и не пыталась сдерживать рыдания. В этот момент она вспоминала сцены счастливого прошлого и представляла себе картины возможного будущего – например, себя в гробу и сына, которого так жаждала увидеть при жизни. Он плакал над ней, а она уже не осознавала его присутствия. Эти образы переплавили ее жалость к себе в настоящую истерику. Напуганная Маргарет собралась позвать Диксон, но миссис Хейл все-таки сумела успокоиться и с нетерпением поглядывала на дочь, приступившую к написанию письма. Девушка быстро изложила просьбу больной женщины и торопливо запечатала конверт, боясь, что мать захочет ознакомиться с текстом. Затем по просьбе миссис Хейл и для большей гарантии она сама отнесла письмо в почтовое отделение. Когда Маргарет возвращалась домой, ее нагнал отец.

– Где ты была, моя девочка? – спросил он.

– Ходила на почту. Относила письмо, написанное для Фредерика. Ах, папа, возможно, я поступила неправильно, но мамой овладело страстное желание увидеть его. Она сказала, что это улучшит ее самочувствие. А потом она добавила, что должна повидаться с Фредом перед смертью. Я просто не могу передать вам, какой настойчивой она была! Я поступила неправильно?

Мистер Хейл выдержал долгую паузу, затем угрюмо ответил:

– Ты могла бы подождать моего возвращения, Маргарет.

– Я пыталась убедить ее…

Она замолчала.

– Даже не знаю, – задумчиво произнес мистер Хейл. – Она должна увидеть его, если так сильно хочет. На мой взгляд, это принесет ей больше пользы, чем лекарства доктора Дональдсона. Надеюсь, что встреча с Фредом поставит ее на ноги. Но опасность для мальчика будет очень велика.

– После мятежа прошло много лет, – напомнила Маргарет.

– Правительство принимает строгие меры для подавления всех выступлений против власти. Это особенно необходимо на флоте, где команда корабля должна осознавать, что у власти достаточно полномочий, чтобы вернуть их домой, рассмотреть любое дело в трибунале и наказать за малейшую провинность. Суду не важно, что офицеры занимались тиранией и доводили подчиненных до бешенства. Если происходит бунт, первых всегда оправдывают, а вторых объявляют в розыск. Для этого не жалеют денег. Военные корабли утюжат моря, стараясь задержать мятежников. Никакие сроки давности не стирают памяти о восстании – такие преступления всегда свежи и живы в книгах Адмиралтейства, пока их не смывают кровью.

– Папа, что же я наделала! Но мы все равно должны были известить Фредерика. Я уверена, что он сам пошел бы на риск.

– Он так и сделает, можешь не сомневаться. Но я рад, что ты сообщила ему о болезни Марии. Сам бы я не отважился на это. Хорошо, что так получилось. Иначе я колебался бы до тех пор, пока не стало бы слишком поздно. Дорогая, ты совершила правильный поступок. К сожалению, последствия нам не подвластны.

Отец успокоил Маргарет, но его рассказ о неумолимой расправе военных с бунтовщиками заставил ее задрожать от страха. Неужели она завлекла брата на родину лишь для того, чтобы он «смыл свое преступление кровью»? Несмотря на ободряющие слова отца, она чувствовала его глубокое беспокойство. Мистер Хейл взял ее под руку, и они печально зашагали домой.

Глава 26 Мать и сын

Я поняла, что святое место покоя

Все еще не занято другой.

Миссис Хеманс

Когда этим утром мистер Торнтон вышел из дома Хейлов, он был почти ослеплен своим гневом. Его изумлению не было предела. Маргарет, эта нежная, грациозная, воспитанная девушка, вела себя словно грубая торговка рыбой. У него было такое ощущение, будто он получил затрещину. Он даже чувствовал физическую боль: его голова гудела, в висках пульсировала кровь. Его тошнило от шума, яркого света, от грохота телег и движения людей на улицах. Он называл себя глупцом, достойным подобных страданий, однако не видел их причину и даже не понимал, насколько его мнимая вина соответствовала возникшим последствиям. Ему было бы легче, если бы он мог сесть на пороге и поплакать, как маленький ребенок, которого обидели до слез. Мистер Торнтон говорил себе, что ненавидит Маргарет, но исступленное, подобное молнии чувство любви расщепляло его самообман, когда он пытался оформить в слова эту якобы заявленную ненависть. Его утешало лишь то, что он не стал говорить ей о своих душевных муках. Он правильно сделал, когда сказал, что она может отвечать ему презрением, вести себя с гордым и высокомерным безразличием, но это ни на йоту не изменит его чувств. Она не заставит его отказаться от них. Он любит ее и будет любить! Он отбросит прочь эту жалкую телесную боль.