Сеть птицелова

Именно такую, увитую золотым снуром или украшенную гамсбартами из барсучьего волоса шляпу я и принялась искать в сундуках с Митиным платьем, переворошив их и раз, и два до самого дна, заливаясь слезами, но не отказываясь от своего намерения. Заставшая меня за сим занятием маменька разрыдалась за мною следом, и с тем сундуки – ящики Пандоры – были вновь крепко заперты. А мы после завтрака отправились ставшим привычным за эту неделю маршрутом – на деревенское кладбище. Но, признаюсь Вам, милый А., не было умиротворения в душе моей, когда склонилась я над могильным холмом, и на сей раз губы не шептали смиренной молитвы. Воспаленные от слез глаза мои были обращены на противоположный берег, где тяжело навис над Эльбою отчего-то страшный мне замок. До боли сжав в руках Священное Писание, я твердила себе, что той шляпы не было среди вещей брата. А значит, она принадлежала кому-то другому.

Тому, кто находился в комнате, когда Митя кончал с собою. Сей человек – да и человек ли? – после встал, забрал шляпу и, пока на звук выстрела сбегались соседи и прислуга, вышел из сельской гостиницы через черный ход.

И теперь, милый А., он снится мне каждую ночь – человек в шляпе с пером. Он всегда стоит, отвернувшись от меня, в тирольской же куртке и с тростью в руках: массивный, с квадратной спиною. Во сне я окликаю его, виню в смерти единственного брата. Но когда он начинает медленно оборачивать ко мне голову на толстой шее, ужас мой становится непереносим: я с криком просыпаюсь и долго еще лежу c вырывающимся из груди трепещущим сердцем.

Милый А., прошу Вас лишь об одном: прочесть последнее письмо брата и дать нам с маменькой знать, что же случилось с нашим Митей. Отчего он решил окончить свои дни? Возможно, в том письме будет и о неизвестном в тирольской шляпе? А если так, то, да простит меня Господь, будь он проклят, проклят, проклят навеки!

Глава семнадцатая

Унынье томное бродило тусклым взором
По рощам и лугам, пустеющим вокруг.
Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.
Пугалище дриад, приют крикливых вранов,
Ветвями голыми махая, древний дуб
Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп.

Петр Вяземский

У лакея Липецких, Кондратия, имелась одна страсть. Страсть как любил Кондрат рыбачить. Червей накопал загодя, было у него свое место; завязал в узелок стащенную у Михайловны краюху черного хлеба и свежую луковицу и спозаранку спустился к воде.