– Я не боюсь путешествия, Иван Алексеевич. – И улыбнулась, подняв к нему бледное, как у Оссианова духа пещер, лицо. – Дорога имеет начало и конец. Она имеет цель. И цель эта отрадна.
– Тогда я и вовсе не понимаю… Что вас смущает? Неужели моя помощь? Не желаете быть мне обязанной? – И он в растерянности совсем по-мужицки почесал бороду. – У меня и в мыслях не было…
Бесстрашный поручик был явно смущен. Авдотья снова улыбнулась: все-таки утешительно осознавать, что и мужской ум ограничен в некоторых предметах.
– Иван Алексеевич, поверьте, искренняя помощь от соотечественника, друга семьи, была бы принята мной с благодарностью, но…
– Но? – нахмурился Потасов.
– Но и у меня есть свои обязательства. Я не покину Приволья, пока не найду убийцу девочек. Пару дней назад он забрал еще одну, судьба ее нам неизвестна. Жива ли? Или уже в ином мире? Но мы ищем ее, и французы нам помогают… – Дуня пожала плечами. – Как ни странно это может для вас прозвучать, они наши союзники в поимке душегубца, и нападать на них лишь для того, чтобы прикрыть наше семейное отступление к Москве, для меня немыслимо. Проще прийти и напрямую объявить о наших планах майору. Поверьте, никто не станет ни удерживать нас, ни преследовать. – При мысли о подобной перспективе у Авдотьи горько сжалось сердце.
– Вы, кажется, весьма уверены в вашем артиллеристе, – сухо кашлянул Потасов. – Но что станет с вами и вашими близкими, когда он покинет имение?
– Дайте мне время, Иван Алексеевич, – попыталась улыбнуться, да так и не сумела, Авдотья. – Я верю в Божью справедливость. И если она существует, значит, скоро мы отыщем Глашку, а вместе с ней и того, кто ее украл. До тех пор прошу вас не предпринимать никаких шагов.
– Бездействовать иногда сложнее, чем действовать, – поклонился ей Потасов. – Обещайте тогда и вы мне кое-что, княжна. Во-первых, со всею серьезностию обдумать мною сказанное и переговорить с вашим батюшкой.
Авдотья торжественно кивнула.
– Во-вторых, позвольте приставить дежурить к вашему дому Игната. Так, если вам вдруг понадобится моя помощь, вы сможете передать через него мне послание – довольно будет знака с вашей стороны – и я встречу вас на этом же самом месте.
– Знака? – растерялась Авдотья. – Крика совы, как в вашем лагере?
Потасов усмехнулся, сверкнув из мужичьей бороды крупными белыми зубами:
– Полноте, княжна. Кто же ждет от барышни таких умений? Просто поставьте на окно вашей спальни вазу с букетом, к примеру. А Игнат уж поймет, что делать дальше. И в-третьих…
– Есть еще и третье? – улыбнулась Авдотья.
– Непременно. Как в нянькиных сказках, княжна. – Потасов был явно смущен и запнулся. Дуня спокойно смотрела на него, ждала. – Война однажды окончится, – наконец продолжил он. – Окончится, я уверен, победой русского оружия. Мы – вы и я – воротимся в наши дома. Потихоньку восстановим хозяйство, – он нахмурился, глядя в сторону, будто уже сейчас прикидывал, кому и за сколько продаст зерна, сена и леса, – снова будем давать вечера. Даже танцевать – хотя, видит Бог, когда я сижу ночами в своей лесной хижине, мне кажется, что балы и праздники остались в иной жизни и ничто никогда не будет прежним. И, признаться, впервые жалею, что столь долго предпочитал ломберный стол бальной зале. – Он кинул на нее быстрый взгляд и снова отвернулся, рука его нащупала в нагрудном кармане табак, но вновь упала вниз. – Жизнь женщины течет иначе, чем жизнь мужчины, Авдотья Сергеевна. Быстрее, стремительнее. Это несправедливо, но не нам противиться Господней воле. – Потасов повернулся к Дуне, и она заметила, как потемнело его лицо, не сразу догадавшись, что обманчивый лунный луч, как на черно-белой гравюре, не дает цвета: поручик явно покраснел. – Если бы не война, княжна, то это лето и эту зиму вы провели бы в самом блестящем обществе. И я уверен… – он опять запнулся, – мало кого оставили бы равнодушным. И когда я думаю об этом, а последнее время меня часто мучает бессонница, то, совестно признаться, я рад, несмотря ни на что, я рад, что война дает мне шанс… Возможно, надежду…
Потасов смолк, а Авдотья потупилась: возможно ли? Он делает ей предложение? Здесь? В этот час?
– Я не смею озвучить своих желаний, княжна, – будто услышав ее, наконец заговорил он. – Им не место и не время. Идет война, и риск, которому я себя подвергаю, слишком велик, чтобы я мог молить вас о каких-либо обязательствах, – ведь я и сам не могу пообещать остаться в живых. Но если с Божьей помощью мы доживем до следующего лета, если побьем француза и вернемся сюда… Обещайте мне – несмотря на обилие иных претендентов, несмотря на то, что танцор из меня неважный… обещайте танцевать со мной, княжна.
Улыбнувшись, Авдотья сделала к нему шаг.
– Мазурку, поручик. Ведь мы не перестанем танцевать ее после войны?
– Только не у меня в Дубровке, княжна. – Поцеловав Авдотье на прощание руку, Потасов поднял на нее внимательные глаза. – И ежели француз не лишит меня ноги, то я возьму несколько уроков, чтобы не посрамить вас как кавалер.