Сеть Алисы

Эва, хорошо натасканная Лили и Виолеттой, знала, как себя вести. Показав документы, она встала к стене, а патруль обшаривал комнату, в которой было нечем поживиться. Конечно, интерес могли представлять «люгер», спрятанный в стареньком саквояже с двойным дном, и последнее донесение о переброске аэропланов для охраны воздушного пространства Лилля и дате прибытия пилотов. Эти сведения Эва подслушала у двух гауптманов, за крем-брюле и вишневым тортом говоривших о делах. Шпилька, обернутая клочком рисовой бумаги, покоилась в ее волосах.

Вот уж была бы радость офицеру и его подручным, найди они этакое.

Эва смотрела в пол, изображая мучительное смущением тем, что чужие руки обшаривают ее одежду и тюфяк. Сердце чуть захолонуло, когда немец поднял и встряхнул саквояж, но пистолет, тщательно обернутый тряпкой, способствовал благополучному завершению осмотра.

Второй солдат сорвал оконный карниз.

— Дрянь, — сказал он, оглядев и отбросив палку, однако штору затолкал в мешок с награбленным, да еще покосился на хозяйку — что, какие-то возражения?

Эва, конечно, промолчала, только сглотнула и медленно выдохнула через нос. Из-за подобных мелочей она могла легко взорваться. Угроза расстрела на месте бесила гораздо меньше беспардонного вторжения в ее жилище и воровства шторы.

— Что-нибудь прячешь? — Солдат положил руку Эве на загривок. — Овощи, мясо?

Он поглаживал ей шею, пальцы его проходили в дюйме от шпильки с донесением. Эва ответила простодушным взглядом.

— Нет, мсье.

Черт с ним, пусть всю меня ощупает, только не трогал бы волосы, — думала она.

Перед уходом офицер сделал запись в блокноте и выдал талон за реквизированную штору. Эва поблагодарила, не забыв присесть в книксене. Талоны эти ничего не стоили, но порядок есть порядок. Захватчики приучили французов к соблюдению формальностей.

Вот уже месяц Эва подвизалась в двух своих ипостасях. По утрам, выскользнув из-под одеяла, она преображалась в Маргариту Ле Франсуа так легко, что порой забывала о своей подлинной личности. Маргарита была домоседкой, старавшейся не привлекать к себе внимания. Она сдержанно здоровалась с соседями из дома напротив (изможденной женщиной с выводком тощих ребятишек) и застенчиво улыбалась булочнику, всякий раз извинявшемуся за черствый хлеб. Замкнутость не выделяла ее среди горожан, в большинстве своем тоже впавших в апатию, порожденную голодом, усталостью и каждодневным страхом.

Так протекали дни, унылая монотонность которых окупалась вечерами в «Лете». Хотя бы раз за шестидневную рабочую неделю удавалось раздобыть ценные сведения.

— Ужасно хочется знать, есть ли какая польза от наших донесений, — одной долгой июльской ночью поделилась Эва с Лили. Скоротечные визиты руководительницы шпионской сети были подобны бокалу шампанского в надоевшей череде чашек с жиденьким чаем и позволяли, сбросив личину Маргариты, ненадолго стать самой собой. — Вдруг все это з-зря?

— Кто его знает. — Лили спрятала последнее донесение Эвы в шов своей сумки. — Мы сообщаем о том, что считаем важным, а уж там как бог даст.

— А бывало, что переданные тобою сведения что-то меняли и ты о том узнавала? — не отставала Эва.

— Несколько раз было. Непередаваемое ощущение! — Лили поцеловала кончики пальцев. — Да не терзайся ты! Дядя Эдвард просил передать, что твою работу считает первоклассной. Что за манера у вас, англичан, все делить на классы? Такое впечатление, что вы никак не окончите школу. — Лили озорно улыбнулась. — О, я вогнала тебя в краску!

Первоклассная работа. Засыпая, Эва смаковала эти слова. Невзирая на тонкий жесткий тюфяк, ночную духоту, отдаленную канонаду и ежеминутную опасность, теперь она спала как младенец. Даже с добавкой ресторанных остатков Эва недоедала, работала на износ и бок о бок со страхом, похудела, утратила румянец и порой была готова убить за чашку хорошего кофе, но всегда засыпала с улыбкой, а пробуждалась с одной-единственной мыслью, помогавшей на весь день превратиться в Маргариту.

Это мое призвание.

И в том она была не одинока.

— Вот же еще зараза-то! — однажды вздохнула Лили, перебирая кипу паспортов и раздумывая, кем ей стать завтра — белошвейкой Мари или прачкой Розалией. — Как я выдержу, когда после войны придется вновь быть собою? Ведь сдохнешь со скуки!

— Ты не скучная, — улыбнулась Эва. На тощем тюфяке она лежала навзничь и смотрела в потолок. — А вот я… Разбирала бумаги и жила в пансионе, делясь ужином с котом.

Сейчас даже не верилось, что она вела такую жизнь.

— Это вовсе не значит, что ты, малышка, скучная. Нет, просто затюканная. Как и большинство женщин, потому как сама женская доля скучна. Мы и замуж-то выходим лишь для того, чтобы чем-то заняться, но, родив детей, понимаем, что с ними еще скучнее, чем с подругами.

— Значит, будем подыхать с тоски, когда все закончится и нужда в нас отпадет, — сказала Эва беспечно, ибо война казалась нескончаемой.