Сеть Алисы

Повисло молчание. Эва ждала очередных вопросов, но Борделон просто ее разглядывал. Она вновь соскользнула в темный омут беспамятства и теперь очень медленно всплывала на поверхность. Боль почему-то утихла. Второе кресло пустовало. Отыскивая Борделона, Эва повела головой, и стены, обитые скользким желтовато-зеленым шелком, поплыли перед глазами. Эва сморгнула. Комната ежесекундно преображалась, точно узор калейдоскопа. Эва тряхнула головой и сосредоточила взгляд на абажуре лампы от Тиффани, на котором был изображен павлин с распущенным хвостом, отливавшим тысячью оттенков синего и зеленого. Эва вскрикнула, и павлин вперил в нее сверкающий взгляд. Все «глаза» на его хвосте тоже обратились на нее. Кажется, их называют «аргусово око». Все они таращились на Эву, со звоном отделяясь от стеклянного абажура.

Я брежу — возникла смутная мысль. Эва опять сморгнула. Павлин никуда не делся — с яркого веера хвоста смотрели обвиняющие глаза. Эву вдруг прошиб пот.

А павлин заговорил, и голос его был подобен визгу, какое издает стекло под нажимом пальца:

— Кто эта женщина, с которой тебя арестовали?

Эва снова вскрикнула. Наверное, рассудок ей отказал, она сошла с ума. Либо Рене подмешал что-то в бренди… Мысль ускользнула, прежде чем Эва успела за нее ухватиться.

— Кто эта женщина? — повторил павлин.

— Я… не знаю… — Эва уже ничего не понимала, она угодила в обитель кошмаров, где все неопределенно. Со столика на нее смотрели широко распахнутые, налитые кровью глаза Бодлера. По мраморным щекам его катились кровавые слезы.

— Кто эта женщина? — хриплым нутряным голосом спросил Бодлер. — Ты же знаешь.

Из высокой изящной вазы на каминной полке грациозно поднимались лилии на длинных стеблях. Цветы зла, навеки заточенные в стекло. Эва жадно смотрела на прохладную воду, омывавшую зеленые стебли.

— Пить, — прошептала Эва.

Язык ее превратился в шершавый булыжник.

— Ты получишь воду, как только ответишь на мой вопрос.

И у лилий глаза были налиты кровью. Мне жажда грудь на части рвет; Чтоб жажды той уменьшить силу, Пускай вино ее могилу До края самого зальет![9] Могила лилий. Могила Лили. Эва вскрикнула — в узорчатом ковре под ее ногами разверзлась черная яма…

— «Вино убийцы», — сказал мраморный бюст. — Прекрасно, Эва. Кто эта женщина?

Насмешливый голос как будто принадлежал Рене, но самого его нигде не было. Эва видела только зеленые стены, дышавшие в ритме ее бешеного пульса, стеклянного павлина с распущенным хвостом и окровавленное мраморное лицо. И еще черную яму. На дне ее шевелилась какая-то огромная прожорливая тварь. Эва шевельнулась, разбудив боль. Тварь вылезла из ямы и стала грызть ей руки. Эва зажмурилась, чтобы не видеть, как сверкающие клыки впиваются в ее перебитые пальцы. Она закричала, дернулась, и ее вновь накрыло волной невыносимой боли. Вот так она и умрет в полном сознании — ее съедят живьем. Эва зарыдала, безвольно мотая головой. Кошмарная тварь неспешно пережевывала ее руки.

— Кто эта женщина?

Тварь уже сожрала Лили? — подумала Эва. Она ничего не помнила. По загривку ее стекал пот.

— Кто эта женщина?

Эва заставила себя открыть глаза. Надо смотреть в лицо своему убийце. Потом перевела взгляд на руки, ожидая увидеть обглоданные культи, и закричала. Раздробленные окровавленные пальцы не исчезли, однако странно преобразились — их стало вдвое больше и каждый был увенчан не ногтем, но глазом. И все эти глаза одновременно моргали, глядя незряче и обвиняюще.

Так я и есть тварь! — пронзила мысль. Это я убила Лили?

— Кто эта женщина?

Я убила ее?

Эва обмякла, бешено пульсирующий мир померк. Волна за волной накатывали тьма, боль, ужас и скрежет зубовный.

— Пора просыпаться, дорогуша.

Эва разомкнула веки. Но даже резкий свет, ударивший в глаза, не мог тягаться с голосом Борделона, острым, как серебряная игла. Эва выпрямилась, движение аукнулось болью в руках. Во рту пересохло, голова раскалывалась. Рене улыбался, привалившись к окну. Серый костюм, волосы расчесаны и напомажены, в руке чашка с чаем. Яркий свет лился из окна. Значит, утро, — подумала Эва. Но какого дня? Она бы не сказала, сколько ночей провела в урагане боли — одну, две или целый месяц…

Клыки… пульсирующие стены… злобные глаза… Взгляд Эвы заметался по комнате, но в ней все было как обычно. Обитые зеленым шелком стены не дышали, недвижимый павлин застыл на стеклянном абажуре, лилии покоились в высокой вазе.

Лилии. Лили. Сердце пропустило такт, Эва перевела взгляд на Рене. Тот улыбался, прихлебывая горячий чай.

— Надеюсь, так тебе комфортнее.

Эва посмотрела на свои руки, обмотанные чистыми салфетками — этакие рукавички скрыли жуткое зрелище. Одежда грязная, но лицо и волосы обтерты губкой — Рене постарался, чтоб она выглядела приличнее.