Сеть Алисы

Руководитель сети Луиза де Беттиньи меньше пяти футов росту, но отважна, как львица. На моем месте она бы не проронила ни слова, даже лишившись всех пальцев.

Или проронила бы? Поди знай, как поведет себя человек, которому раздробили четырнадцать суставов.

Но к столу была привязана не Лили, а Эва, и она могла отвечать только за себя.

— Кто эта женщина? — прошептал Борделон. — Кто она?

Эва хотела презрительно усмехнуться. Но не смогла. Попыталась придумать хлесткую фразу. Но не сумела. И потому просто плюнула в маячившее перед ней безупречно выбритое лицо.

— Пошел ты на хер! Предатель! Ничтожество!

— Благодарю, дорогуша, — выдохнул Борделон, испепеляя ее взглядом, и погладил ее левую руку. Эва сжала пальцы в кулак, но он их распрямил и, плотно придавив к столу, потянулся за мраморным бюстом. Сволочной Бодлер! Эва оскалилась, открыв зубы в крови от искусанных губ. Ее охватил непередаваемый ужас. — Кто эта женщина? — словно забавляясь, спросил Борделон.

Бюст завис над левым мизинцем.

— Я ничего не скажу, даже если бы ты поверил.

— У тебя есть четырнадцать шансов передумать.

Бюст ринулся вниз.

Время расщепилось. Алая вспышка боли, следом черный бархат беспамятства. Голос Рене был подобен стальной игле, сметывающей кошмар яви с благодатью бесчувствия. Выплеснутая в лицо вода уже не действовала, и тогда Борделон нажимал на перебитый сустав — Эва вскрикивала и приходила в себя. Рене неспешно вытирал пальцы носовым платком и продолжал допрос, сопровождаемый хрустом переломанных костей.

Боль накатывала и отступала, а вот ужас был неизменен. Эва съеживалась, пряча залитое слезами лицо, потом выпрямлялась в обгаженном кресле и смотрела в глаза своему палачу, но уже ничего не говорила. Сил не осталось даже на вымученную усмешку.

Когда был раздроблен последний сустав, пришло что-то вроде облегчения. Эва глянула на месиво, некогда бывшее ее руками, и у нее возникло такое чувство, словно она пересекла финишную черту. Наверное, теперь он возьмется за пальцы на ногах… или за колени, — подумала Эва, как будто со стороны наблюдая за собой, содрогающейся в рыданиях. Она пережила такую страшную боль, что ее уже ничто не пугало. Значит, будем молчать и дальше.

Борделон и так уже в большом убытке: ковер испорчен безнадежно, ноль доходов за вечер, соседи растревожены странным шумом в его квартире. Рано или поздно ему придется закончить свои игрища, сдать ее немцам или убить. Эве было все равно. Любой вариант означал прекращение боли.

Вытерпи, — шепнул голос Лили. Подруга всегда рядом. Вытерпи, маргаритка. С немцами начнется другая игра — когда еще они разберутся, где ложь, а где правда. Но сейчас не было сил бояться предстоящей муки, пережить бы нынешнюю.

Вытерпеть. Только и всего. Больше не надо притворяться, носить маску, ходить по лезвию бритвы. Соскочив с лезвия, она угодила в пасть зверя, но зато больше не нужно лгать. Только терпеть.

И она терпела.

Из черноты беспамятства, которое наступало все чаще, ее вывела не пронзительная боль, а нечто, опалившее горло. Борделон запрокинул ей голову и влил бренди в рот. Поперхнувшись, Эва попыталась сжать губы, однако стакан прижался к ним плотнее.

— Пей, иначе ложкой выколю тебе глаз.

Эва думала, что уже достигла вершины страха, но перед ней открывались все новые хребты, которые еще предстояло одолеть. Она разомкнула губы и проглотила добрую порцию бренди, устроившего пожар в желудке. Рене вновь сел напротив, разглядывая ее.

— Эва. — Он как будто перекатывал во рту ее настоящее имя. — Недурно. Ты и впрямь была соблазном. Тебе даже не пришлось угощать меня яблоком. Из никчемности я превратил тебя в музу. И посмотри на себя теперь. Безгласность ужаса, безумий дуновенья Свой лед означили на мертвенном челе…[8]

— Опять треклятый Бодлер? — выговорила Эва.

— Это из «Больной музы». Весьма уместно.