Великан направился к Оранену. Ноги его глубоко уходили в полузамерзшую землю, и его следы дымились. Ячмень склонял головки, когда мимо проходил великан. От его тела исходило тепло. Его запах напомнил Оранену шипение пива на камнях.
Великан протянул руку размером с лопату, выхватил бутылку из рук Оранена, понюхал и отбросил в сторону.
–
Великан зарокотал смехом, словно у него в груди началось землетрясение. Слезы гнева потекли по щекам Оранена. «Этот вонючий тролль надо мной издевается. Или у меня глюки. Я явно достаточно выпил». Он понял, что все еще держит в руках обрез. Был только один способ выяснить правду.
Он выстрелил из обоих стволов в грудь великана. Выстрел был подобен удару грома. Что-то теплое брызнуло ему в лицо. Гигант отшатнулся и засмеялся. Черная кровоточащая воронка в его груди быстро закрывалась.
– Оставь меня в покое,
Струйка крови великана затекла ему в рот. Она походила вкусом на пиво, густое и чуть горьковатое, – нет, на медовуху, сладкую и хмельную. Она походила на смесь всех элей, пива или биттеров, которые он пробовал в жизни, и на что-то еще. Она была как жидкая земля.
Оранен выронил обрез и спрятал лицо в ладонях. Великан присел рядом с ним на корточки, мягко улыбнулся и положил руку ему на плечо.
–
– Я не хочу играть в игры, – возразил Оранен, – я просто хочу умереть. Думаю, именно этого хотел папа. Чтобы ты стал моей смертью.
–
– А если я проиграю?
–
«Мой первенец? – Оранен задумался: – Но у меня его нет – если только Маркетта не солгала, сука. А она лгала? Это все реально?»
Но брошенный великаном вызов словно горел в сознании.
Оранен заставил себя улыбнуться.
– Валяй, – сказал он.
Пеллонпекко улыбнулся. Затем он погрузил правую руку в землю и выдернул оттуда что-то. Разжал пальцы. На грязной ладони лежал человеческий череп без верхушки, с обломанными костяными краями. Он был до краев наполнен темной пенистой жидкостью.
Оранен схватил его и сделал большой глоток.
Оранен потерял счет времени. Он не знал, как долго они просидели на ячменном поле в свете раннего рассвета, передавая туда-сюда череп. Каждый глоток оборачивался взрывом во рту. То и дело всплывали чужие воспоминания: сгорбленные, упрямые люди, которые растили на этом поле ячмень, приносили жертвы Пеллонпекко, пили пиво, сваренное из его плоти в дни сбора урожая, чтобы согреться темными зимними вечерами.
Сначала ему стало легче от меда. Он смеялся и шутил пошлые шутки. Пекко улыбался и загадывал ему загадки, ответы на которые ничего не значили для Оранена.
–
Вскоре напиток начал казаться кислым. Глотать стало трудно, мед свинцом падал в живот. Но Оранен продолжал пить. Он думал об Антти и Маркетте и о своем глупом, упрямом отце, который втянул его во все это, и пил, сжигая тьму внутри оставшимся гневом. Потом он начал пить свою смерть.
Пеллонпекко пил вровень с ним, грустно улыбаясь.
Когда смерть миновала, Оранен стал пить за Туомаса. За своего сына. За его светлые кудри, за желтую курточку и любовь к мультику «Суперкрошки». Потихоньку он начал вырубаться, и наконец, когда ему уже казалось, что руки превратились в огромные неуклюжие рукавицы, а голова стала железной наковальней, он пролил немного меда на землю.
Последнее, что он увидел перед тем, как мир исчез, был Пеллонпекко с черепом его отца в руках.
Он проиграл.
«Туомас. Не бери Туомаса, – подумал он, – пожалуйста».
А потом Оранен уснул.
Пеллонпекко смотрел, как над лежащим человеком восходит солнце.