Сергей Вавилов

Маленький рабочий стол Сергея Ивановича стоял у окна. Дедушка подходил к окну, опирался о подоконник обоими локтями, на них раскладывал свою огромную бородищу и молча с любовью созерцал Сергея Ивановича. Потом начинался разговор: «Все пишете, Сергей Иванович?» — «Пишу». — «Так, значит, пишете, без одной осьмой?» — «Все пишу». Дедушка протягивал через окно руку, Сергей Иванович подавал ему свою, вставал и в этом положении терпеливо выслушивал рассказы в таком роде: «Вы, без одной осьмой, не смотрите на меня! Что я? Что я теперь? А был я старостой, без одной осьмой. Вот в Ильинское их императорское величество прибыли, на мне сапоги лаковые, брюки плисовые, на груди медаль, без одной осьмой. Выстроили нас, старост. Все как один молчат! Конечно, император высказался: «Здорово, ребята!» Все как один молчат, значит, с перепугу. Я, без одной осьмой, выступил: «Ваше императорское величество, без одной осьмой, не сумлевайтесь! Мы Расею не выдадим!» Во время таких диалогов Дарья Ивановна, наша хозяйка, громыхая ведрами в сенях, говорила мне: «Никак старик опять Сергея Ивановича одолевает? Ну что ты будешь делать?» И, обращаясь к дедушке, кричала: «Отец, ну что к Сергею Ивановичу привязался? Иди сюда, помоги мне воду донести!» Дедушка с явным неудовольствием покорялся жене, а потом из сарая слышалось: «Я, без одной осьмой, всем немцам уши оборву!»

СВЕТЛЯКИ. Живем под Звенигородом на даче. Красивые скаты к реке, заросшие дубами и орешником. Заливные луга (не было еще Можайской плотины), полные высокой травой и даже редкими в Подмосковье цветами: пушистая белая гвоздика, мыльник и у болотец дикие желтые ирисы, «касатики». Сырые овраги, где в жару стоит прохлада и тень, а ночью светятся светляки. Они загораются в начале июля (Иванов день), как бы выражая избыток жизни земли, предельного ее напряжения.

Все, все цветет, поет, спешит и горит тонким и таинственным пламенем жизни. Мир в это время представляется мне пылающим голубым необъятным костром. Мне кажется, что я слышу его звуки, звуки легкого горения и потрескивания искр.

Тут и загораются светляки.

Так вот, вспоминаю, как самозабвенно, весело и озабоченно устремлялся Сергей Иванович во тьму кромешную оврагов за этими светляками. Густые заросли орешника, пни, гнилушки и коряги. Ветви хватали нас за волосы и били по лицу, и часто мы ползли на четвереньках за этими волшебными зелеными огоньками, притаившимися то ли на земле, то ли на папоротниках, то ли на пне. Во тьме не разберешь. Надо было видеть, с каким счастливым и хитрым видом рассматривал Сергей Иванович дома свою добычу. Потом мы сажали их в траву около дома, и каждый вечер Сергей Иванович осведомлялся, целы ли они, и даже пересчитывал их заботливо. Часть добычи увозилась в Москву, в лабораторию.

Свет — проявление вне человека легчайшей энергии, самой чистой, тонкой и прекрасной. Таково его, Сергея Ивановича, восприятие живого света. Он не терпел даже ночью полной темноты. Обязательно половина занавески на окне должна быть открыта. На ночном столике стояла лампа с самосветящимся абажуром, а около нее лежали кусочки какого-то вещества, светящегося ночью.

Сергей Иванович любил игру света в стекле, и на его письменном столе стояли искристые старинные печати, большие и маленькие, граненные из горного хрусталя.

Он любовался зловещей красотой восходящей луны, когда она огромным багровым диском плыла над мглистой далью горизонта. Смотрел на зеленые осенние звезды в нашем увядающем зябком саду, где мы любили ходить перед ночью. Любил свечки на новогодней елке. Лучистые цветные стеариновые свечки светом своим уводили нас в даль детства. Требовал, чтобы в доме всегда были свечи и подсвечники, и был явно доволен, если гроза порвет провода и мы сидим при свечах.

Был очень доволен, обнаружив, что дрова, сложенные у нас в передней (во время эвакуации), ночью светятся. Очень долго кусочек светящегося полена лежал у него на столе.

ЧЕРТОПОЛОХ. Дорога к роще идет полем, иногда спускаясь в неглубокие лощинки. Я выбираю запутавшиеся в высокой траве лесные колокольчики и среди них вижу яркую малиновую колючую шапку чертополоха.

«Тут чертополох!» — кричу я, зная, что Сергей Иванович любит этот цветок. «Бери, бери его!» — отвечает он мне, подходит сам и, вынув носовой платок, осторожно, чтобы не уколоться, ломает гордый цветок. На мой вопрос, почему же ему так он нравится, Сергей Иванович, пристально посмотрев мне в глаза, отвечает, улыбаясь: «Оттого, что чертями пахнет!» Подняв цветущую, в колючках ветку с растопыренными лапчатыми листьями, увенчанную малиновой чалмой, он, любуясь ею, говорит: «Великолепный цветок!» И смеется.

Русские сказки, набитые чертями, Мефистофель из заветного «Фауста» с невидимой свитой «нечистой силы», Дюрер, у которого дьявол тащится за рыцарем в броне, — все это стихия, занимавшая воображение Сергея Ивановича. Он любил рисовать чертей с извилистыми туловищами и длинными хвостами, Бабу Ягу в ступе и Кота в сапогах, в берете с пером и торчащими усами.