Сергей Вавилов

Флоренция вдали, развалины арены и этрусских стен, тишина и… орган. Вот что больше всего меня успокоило. В церкви монастыря, не в богослужебное время, какой-то искусный [органист. — В. К.] играл Баха или Гайдна (точно не знаю, не помню)… Когда, сидя под кипарисами и вглядываясь в дали далекие, я услышал старую элегию органа, я растаял. Из искусств серьезна только музыка, самое чистое, самое светлое и самое живое. Музыка не может быть [воспринята поверхностно. — В. К.], как живопись и скульптура. Музыка должна быть выслушана. Это искусство прекрасного времени. В музыке может быть непонимание, но не поверхностность. Да, вот рядом с наукой и жизнью, вижу, приходится поставить и музыку, как серьезное на свете. Музыка может сделать что угодно, укротить гнев, обрадовать и опечалить, сделать счастливым. Как прекрасно, что в этом искусстве нет музейности. Как жизнь — музыка для всех. И право, я теперь начинаю понимать, почему математики и физики так любили музыку…

17 июля

Попал я сюда, чтобы поклониться праху Галилея. Почивайте с миром и Дант и [Россини. — В. К.], вы сделали много хорошего, но, кроме Галилея, никто не сделал серьезного. Пусть этот мой, почти последний поклон Италии будет поклоном не искусству, а науке. Здесь, около могилы Галилея, почти клянусь делать только дело, и серьезное, то есть науку. Пусть ничего не выйдет, но будет удовлетворение.

18 июля

Прекрасна Италия — это корона земли, и приходящему с открытой душой она дает полное наслаждение, счастье.

Привет прими, привет прощальный,
Улыбку и слезу души,
О город красоты печальной,
Я для тоски отчизны дальней
Уеду из твоей тиши.

Печально, грустно покидать Флоренцию, только при прощании понимаешь ее всю и любишь.

Поезд, 22 июля

…Сразу… встали те два месяца, по направлению которых собираюсь направить мою жизнь: 1) наука, 2) жизнь…

Поля, поля, снопы ржи, коровы… все это очень хорошо, все это Россия.

23 июля (в поезде)

Ну, через 2 часа дома.

Дай бог пойти по новой дороге».

Казалось бы, отрывочные, бессистемные записи молодого путешественника. И все же как они красноречивы! Как живо отражают борьбу в душе Сергея Вавилова, борьбу между начинающим ученым и «эстетическим юношей».

И победу одного над другим: не зря же эстетическое странствование так категорически названо последним.

Правда, год спустя в «Известиях Общества преподавателей графических искусств» за подписью «С. Вавилов» появилась статья «Города Италии. Верона», а еще два года спустя в тех же «Известиях» — и другая его статья «Города Италии. Ареццо».

Но это единственные известные нам чисто искусствоведческие выступления С. Вавилова.

Ими внешне разрешается та подспудная драма, о которой мы могли бы ничего не знать.

Нет больше Вавилова-искусствоведа. Он мог бы быть. Но Вавилов-физик распорядился иначе.

Глава 5. Фронт

Окончив университет, Сергей Вавилов поступает вольноопределяющимся в 25-й саперный батальон Московского военного округа. Батальон дислоцируется в городе Зарайске, но на летние месяцы вся 6-я саперная бригада, в составе которой числится батальон, выезжает в село Любуцкое — дивную местность на берегу Оки, в двенадцати верстах от городка Алексина Тульской губернии.

По случайному совпадению вместе с Вавиловым служит его товарищ по университету, впоследствии известный акустик Сергей Николаевич Ржевкин. В свободное время они вдвоем отлучаются в Алексин или бродят по берегу реки, беседуя на разные темы, чаще всего о новейших идеях физики.

Окончился период, когда преимущественно приобретают, наступает время, когда надо будет преимущественно отдавать. На военную службу однокашники смотрят как на некий вынужденный отпуск, данный им свыше для того, чтобы собраться с мыслями и обдумать планы на будущее.

— А ведь мы с тобой живем на заре новой физики, — сказал однажды Ржевкин. — Смотри, сколько неожиданных открытий сделано за последние десятилетия: электроны и радиоактивность, теория относительности и световые кванты! Сколько новых проблем требуют проверки и развития!

Мысли такого рода волновали тогда многих. Физики делились на пессимистов и оптимистов: не верящих в дальнейший существенный прогресс и верящих в него.

Один из представителей «пессимистов», американский экспериментатор Роберт Милликен, уверял, например, что дальнейший прогресс будет состоять не столько в открытии качественно новых явлений, сколько в более точном количественном измерении и определении уже известных явлений.