Сергей Николаевич Булгаков

Дело в том, что «непереводимость» термина «соборность» заключается не только в отсутствии внешних эквивалентов в других языках, но и в том, как я уже говорила выше, что этот термин имеет множество коннотаций и, как следствие, контекстуально обусловлен. Поэтому в «разговоре» Шпета и Булгакова приобретает особую важность факт их реального общения, говорящий нам о том, что их идейные платформы были известны друг другу и они могли их учитывать при написании своих произведений. Сергей Булгаков и Густав Шпет общались в одних и тех же культурно-философских и литературных объединениях и хорошо знали друг друга еще с киевских философских бесед «в гостеприимном доме Шварцманов»[447]. В архиве сохранилось еще одно важное письменное подтверждение их киевского общения. Булгаков пишет: «Многоуважаемый Густав Густавович. Не знаю, считаете ли Вы возможным примкнуть к общей программе газеты “Народ”[448], направление которой должно быть для Вас ясно на основании нашего разговора и характеризуется, в известном смысле, не только христианской этикой, но и догматом. В случае утвердительного ответа, позвольте включить Вас в список сотрудников. Простите, что обращаюсь письменно – некогда. С. Булгаков. Прошу немедленно ответить»[449]. Замечу, что в контексте нашего обсуждения соборности необходимо иметь в виду и время написания этого письма: «Общая тема, которая волновала в это время всех, – созыв Поместного собора (который не было возможности провести более двухсот лет), необходимость внести изменения в отношения церкви с государственной властью»[450].

Булгаков и Шпет встречались и в издательстве «Мусагет» (как об этом свидетельствует А. Белый[451]). О степени их близости свидетельствует и тот факт, что Булгаков подарил Шпету свою книгу «Свет невечерний»[452], а также шпетовская характеристика диссертации Булгакова в письме к своей невесте. «Ужасно, ужасно я жалею, – пишет он Н. К. Гучковой, – что ты не пошла на защиту диссертации Булгакова! Ведь это громадное событие! Правда, это – политическая экономия, но у него это совсем особенно: он рассматривает хозяйство с точки зрения философской, и при том с точки зрения религиозной философии. Я как-то вскользь говорил тебе, что он разрабатывает именно эти вопросы. Это страшно интересно»[453]. Но я не собираюсь здесь более детально описывать реальные события их возможных «разговоров». Для нас важнее, что Булгаков и Шпет обсуждают проблему соборности, причем каждый в своем контексте. И, несмотря на разность контекстов, оба приходят к весьма близким констатациям этой проблемы, не только позволяющим нам сегодня говорить об их интеллектуальном созвучии, но и демонстрирующим возможности «переводимости» понятия «соборность» из контекста в контекст.

Шпет обращается к идее соборности в традиционном для русской философии контексте исследования феномена коллективности, социальности[454]. Ему важен аспект гносеологический, т. е. он ставит вопрос об эпистемологической возможности соборного сознания, продолжая тем самым «положительную традицию» русской философии (В. С. Соловьев, С. Н. Трубецкой, Л. М. Лопатин и др.). Коллективное «единство сознания» – это не «общее я», отмечал он в статье «Сознание и его собственник» (1916), а именно «общное» (общинное, соборное, т. е. возникающее «через» общение с другими, или, как говорил С. Н. Трубецкой, «собор со всеми держать»). Носителем и субъективного, и коллективного «единства сознания» является для Шпета Я, т. е. нет «общего Я», как субъекта. Шпет писал: «Я обобщению не подлежит <…> я, имрек, не есть, по крайней мере, – только единство переживаний и сознания, а есть скорее то, что отличает единство сознания от другого единства. “Собирая” сознания, мы не обобщаем их, а скорее множим, переходим от як мы. <…> “Собрание” есть то, что уничтожает <…> пределы каждого имрека, <…> что приводит к абсолютной свободе: здесь я освобождается от предназначенности, оно может не быть самим собою»[455]. Звучания других голосов не должны заглушать в Я своего собственного голоса, заключает Шпет, поскольку даже в соборе вполне возможно, и довольно часто встречается, что люди общего круга не понимают друг друга, нет между ними единогласия. Шпет, конечно, пишет здесь, опираясь на тот опыт общения, который был доступен именно ему, а это значит, что он в значительной степени апеллирует к сфере разговора русских философов того времени. Я думаю, что именно в этой сфере Шпет увидел то, что давало ему возможность определять соборность как основной принцип конституирования сообщества русских философов начала ХХ века. Этот принцип основывается не на «единогласии множества», в котором нет единства, но на самой возможности многоголосия «общения идей» в сфере разговора.