Сергей Николаевич Булгаков

Сравним понимание класса Булгаковым с современной трактовкой П. Бурдье, который полагал, что главная ошибка теоретизирования у Маркса «заключается в рассмотрении классов на бумаге как реальных классов, в выведении из объективной однородности условий, обусловленностей и, следовательно, диспозиций, которые вытекают из идентичности позиций в социальном пространстве, их существования в качестве единой группы, в качестве класса. Понятие социального пространства позволяет избежать альтернативы номинализма и реализма в области социальных классов как corporate bodies, постоянных групп, обладающих постоянными органами представительства, обозначениями и т. п., имеет тем больше шансов на успех, чем более агенты, которые хотят собрать, объединить, построить в группу, близки в социальном пространстве (следовательно, принадлежат к одному классу на бумаге). Классы в марксовом смысле таковы, что их нужно строить с помощью политической работы.»[582].

Очевидно, что Булгаков – опять в центре современных проблем, его позиции в главном предшествуют пониманию одного из ведущих современных социологов: «классы» конструируются теоретически, «на бумаге», затем им приписывается реальное существование, либо разрабатываются и реализуются рекомендации по их созданию с помощью организационных методов и «политической работы». Он настаивает на том, что выдавать схемы, «получаемые aposteriori как эмпирические обобщения, за теоретически установленный закон, действующий с “естественной” неотвратимой необходимостью, значит впадать в логические недоразумения», и эти недоразумения он видит прежде всего в необоснованном онтологизировании введенных схем и абстракций. Эту проблему философ обсуждает специально, она актуальна и поныне.

Он убежден, что «нельзя возражать против этого метода абстракции», это метод «типичный для науки», в том числе и для социальной, например, политэкономии, где «благодаря этому изолирующему методу только и могут быть установлены те своеобразные “законы”, которые знает политическая экономия», но главное, чтобы она сама об этом помнила, учитывала удельный вес таких заключений и «не переходила их компетенций». Например, отмечает Булгаков, такая фикция, как «экономический человек», имеет значение в этой области знания, но если смотреть через ее призму на жизнь и историю, то они приобретают неверное и уродливое изображение. «Провести границу дозволенного для абстракции при ее применении есть дело научного или. научно-эстетического такта»[583].

Бесспорно, что как образ действий социальных наук, метод абстракции, логического изолирования – это в конечном счете сознательное упрощение, стилизация социальной действительности. Кроме того, если социальные науки множественны (т. е. многообразны), как и наука вообще, то множественны и формулируемые ими закономерности. Соответственно, каждая из них выражает лишь отдельную сторону социальной жизни и не может исчерпать «живое целое социальной жизни», которая «не ложится под скальпель научного анализа» социальной действительности. Но отсюда, по Булгакову, неправомерны, например, и притязания «научного социализма» научно предопределять социальную жизнь и даже вообще человеческую историю, найти «закон развития общества». Это может иметь место только в том случае, если мы встаем на позицию «социальной физики», отождествляем социальные и естественные науки и пользуемся методом последних. Однако «закономерности социальной науки не “открываются” ею в природе или в социальной действительности, но они методологически привносятся сюда социологическим разумом, они суть основоположения социологического познания… А priori набрасывается на социальную жизнь сеть механизма, неизменности и единообразия. Но нельзя же самую сеть принимать за улов. она в действительности есть только орудие, метод, а не итог или результат. Поэтому социальный детерминизм не есть вывод социальной науки, но ее методическая предпосылка, обусловливающая самое ее существование»[584].