Сережик

И вот проходит второй час, а смены нет. Дело в том, что это был последний пост, и находился он очень далеко от других. Машину разводящему не давали – в соответствии с формулой «чтобы служба малиной не казалась, нахуй». И пока тебя разводили, пора было уже возвращаться. И вдруг слышу долгожданные шаги. Звенят в темноте из-за молочной стены тумана штык-ножи. И звон все ближе, ближе… Я решил в кои-то веки пошутить и развлечься, ну, чтобы потом всем вместе поржать. По мне, это было романтично: убитый часовой при открытых воротах в тумане…

Разводная смена все ближе, а я – молчу. По уставу я должен был крикнуть: «Стой, кто идет?» Хотя и ежу понятно, кто идет, кого бы еще черт в эту глушь привел? Конечно же, смена. Но устав есть устав, и этот своеобразный пароль надо было сказать. Хотя бы чтобы люди убедились, что ты не спишь.

Вот смена уже совсем близко, а я молчу.

Они останавливаются, и я слышу из тумана:

– Эй, Серёга! Ты чё, спишь?

Это наш разводящий в тот день, курсант Мамонов. Я, конечно, молчу.

Следующий голос прозвучал немного тревожно. Это грузин, курсант Джоджуа:

– Эй, гамохлеобулия! Вставай, бичо! Нэ стреляй, эта ми!

Я молчу.

И азербайджанец Мамедов крикнул. И Ашот, который должен был меня сменить, жалобно закричал:

– Серож-джан, это я, Ашот! Атзавись!

Они думали, я уснул где-то, и вдруг у меня палец на курке – испугаюсь и выпущу в них весь магазин. Но делать было нечего. Мамонов принял решение войти на территорию.

– Блин, ворота открыты! – прошипел он. И все встали как вкопанные.

– Серёга! Ты где, ты что, убит, что ли? Проснись, ворота открыты!

Но я, когда услышал, что они догадываются, что я убит, умер еще больше и не шевелился, ждал, когда еще подойдут. Они уже вошли на пост и продвигались в тумане по направлению к грибу, где я и лежал. Я понял, что уже напугал их как следует, и решил приподнять голову, но тут почуял, что они зарядили автоматы и держат в моем направлении. Я подумал, если пошевелюсь, они со страху могут начать стрелять, и закрыл глаза. Я уже пожалел, что начал эту идиотскую игру, и понимал, что это может плохо кончиться, но спектакль начался, и я не мог выйти за кулисы. Я умер! Ребята подошли впритык, и вдруг Мамонов наткнулся на мою безжизненную тушу.

– Серёга! – заорал он и схватил меня за шиворот. – Серёга! Блядь! Он убит.

Я открыл глаза, чтобы он убедился, что я жив. А он решил, что я совсем умер:

– А-а-а! С открытыми глазами!

И здесь началась неописуемая паника. Я уже встал, но ребята бегали, и в разные стороны, в темноте никто никого не разбирал. Кто-то стрелял в воздух, чтобы предупредить о нападении на пост. Кто-то ругался. Я подбегал вплотную к ребятам и орал, что аз есмь!

Но меня уже не видели. Это продолжалось секунды. И вдруг слышу доклад Мамонова по коммутатору – который последние полгода не работал и по закону подлости заработал сейчас!

Мамонов орал:

– Дежурный! Пятый пост! Убит часовой! Тревога!

Я подбежал к Мамонову и стал умолять заткнуться, а он продолжал:

– Поднимайте гарнизон по тревоге, пятый пост, убит часовой, товарищ капитан, быстро…

Я схватил его за грудки:

– Мамонов, ты охуел? Это я, Серёга!

– Иди на хуй! – сказал Мамонов в трубку. – Ой, нет, товарищ капитан, это я не вам, я говорю, тревога!

– Мамонов, очнись, это я, я не убит. Я Серёга!

– Иди на хуй, Серёга!

И вдруг Мамонов осознал, что перед ним именно тот Серёга, из-за которого он только что поднял гарнизон по тревоге.

Он уставился на меня. Остальные стояли, тяжело дыша, и пока не понимали, что происходит.

У Мамонова на глаза навернулись слезы, он сглотнул слюну и сказал нежно:

– Серёга… Еб твою мать!

Только русский человек может сказать такое с благоговением и любовью к ближнему.

Потом у Мамонова исказилось лицо. До него дошел весь трагизм происшедшего.

– Еб твою мать! – зазвучало уже угрожающе. А следующее «еб твою мать» обрушилось на меня пинками, кулаками, и вообще меня долго били.

Я пытался объяснить, что меня можно побить и потом, а сейчас надо выбираться из того говна, в котором оказались мы все. Я сказал Мамонову, чтобы он немедленно объявил ложную тревогу, мол, возьму все на себя. Что-нибудь придумаю. Мамонов собрался, поднял трубку, а там…

А там уже сидела неповторимая Нани Брегвадзе и пела любимую песню моей мамы, «Снегопад, снегопад». Все поняли, что мы в полной жопе. Уже был слышен рев тревоги, и гарнизон спешил к нам на помощь. Я собрался как никогда, сказал, что сейчас лягу и опять умру, вы только меня не закладывайте, скажите, что я убит, пусть меня заберут в госпиталь, а там уже выкручусь. Азербайджанец Мамедов сказал:

– Ми жи ни пидараси, Сирёга, ми тибя ни заложим, ми тибя патом зарежим нахуй! Ти баран.

Все были согласны с ним.

Я тоже.

Я лег и умер! Кстати, это был мой первый спектакль, где я был главным героем, автором пьесы и режиссером. Но главное, где был постпродакшн. Потому что если бы начальство узнало, что я так «пошутил», нас всех отправили бы в дисбат! Меня – за спектакль, остальных – за сокрытие преступления.