Сережик

Я решил: в любом случае Новый год встречу! Мы улеглись, дневальный прокричал отбой. И я стал ждать. Примерно через час все уже храпели. Я поднялся с койки, тихо оделся. Дневальный тоже спал, облокотившись на тумбочку. Я подошел к окну и выпрыгнул на улицу. Было низко – первый этаж, я мягко приземлился. Тихо прошел к стене за казармой и вскарабкался по кирпичной кладке. Через секунду я оказался за стеной, на долгожданной свободе. Сердце рвалось изо рта. Я был как раб, которому дали эту свободу, а он не знает, что с ней делать. Плана не было никакого. До города пятьдесят километров, в ближайшей деревне делать нечего, времени уже примерно час ночи, деньги – целых десять рублей – в лесу не потратишь. Да и что греха таить, стало страшно. Обратной дороги нет.

Вдруг меня осенило: пойду к Аветису, который устроился в свинарник свинопасом. Он был сочинским армянином, мы с ним говорили только на русском: я не понимал амшенский диалект. Но до свинарника нужно было идти через лес, по узкой тропинке. Я сцепил зубы и пошел быстрым шагом. Дорогу знал хорошо, снега было мало, тропинку я видел. И желание преодолеть самого себя, достичь поставленной цели – встретить Новый год – побороло страх. Через полчаса, не оглядываясь, я добрался до свинарника.

Аветис чуть не умер от страха, когда я вошел.

– Что случилось, Серёга? – прошипели толстые губы на круглой как шар голове Аветиса.

– Новый год случился, еб твою мать, что еще?

– Ну ты даешь, – сказал Аветис, и мы направились к каморке, где Аветис жил при свинарнике.

Вонища стояла неимоверная. Я там бывал днем и даже видел, как свиньи совокупляются – это умора: у самцов винтовой член с полметра. Для нас, городских дикарей, это было открытием.

Свиньи почувствовали чужака и начали визжать. Аветис сказал какое-то магическое слово на амшенском диалекте, и свинюшки, все как одна, замолкли. Это было забавно. Я спросил:

– А что, свиньи понимают амшенский диалект?

Аветис учительским тоном сказал:

– Да. Амшенский диалект, Серёга, не понимают только такие бараны, как ты.

Мы обнялись и пошли в каморку.

У него была чача, грузинский самогон, у меня было печенье, мы выпили и даже закусили. Шестьдесят градусов свое сказали, Аветис достал еще какую-то вскрытую тушенку, и мы начали пировать.

– А ты жмот, – сказал я. – Если у тебя была тушенка, зачем мы печеньем закусывали, как русские?

Голубые выпученные глаза на лысине засверкали, а круглая дырка на лице зашевелилась и проговорила:

– Ну… печенье ведь кончилось!

Логика у Аветиса была, конечно, железная. Он так убедительно это сказал, что я одобрительно кивнул.

Это все длилось, наверное, не больше часа. Сверхзадача была выполнена: я встретил Новый год. Начиналась вторая серия. Надо было вернуться в часть. Мы попрощались, и я опять вошел в лес.

Мне показалось, что опять лезть через стену – как-то неудобно. Зачем? Пойду-ка я лучше по-человечески, через КПП. Так и сделал. Дошел до части и направился к воротам КПП. Расчет оказался правильным, но он мог родиться только в пьяной голове. Офицера уже не было, он пошел домой к жене встречать Новый год. Я сделал шаг к вертящимся дверям в дежурку. Дежурные курсанты удивились моей наглости. Я попросил сигаретку и сказал, что был в Тбилиси на дискотеке, ко мне приехала подруга, там с ребятами выпили, и сейчас иду в часть. Они опешили, но поверили. Молва о толстых письмах имела магический эффект. Я прошел в часть. Иду к казарме, вдруг вижу – горят окна на первом этаже.

Я сразу все понял! Вот сволочи, думаю. Наверное, сержант Лотюк пошутил, и все решили встретить Новый год. Надо же, а я парился, убегал, шел через лес… Вот с такими радостными мыслями, улыбаясь, вхожу к нам в казарму. И вижу непонятную картину. Вся наша рота в трусах стоит в ряд на одной ноге. Мне показалось, что это какая-то игра. Смотрю, лица у всех злые, сонные. Спрашиваю:

– Вы чего?

Вдруг мне по плечу сзади стучит сержант Лотюк и говорит:

– С Новым годом, Даниелян, с новым счастьем, еб твою мать. Смотрите, курсанты, вот из-за этого вот пидора вы простояли здесь ночь. А теперь делайте с ним что хотите.

И ушел.

Ну, в общем, со мной и сделали что хотели. Их было много. И – слава богу! – они хотели меня только побить.

Наутро я сидел на завтраке с покореженной рожей. На нее всем было так жалко смотреть, что меня даже на гауптвахту не посадили. Передо мной стояла каша с салом и кусочком мяса. Да еще и красное яблоко. Ведь завтрак был праздничным.

Присяга

Присяга была частью устава, и ее текст занимал примерно десять строк. Мы этот текст должны были выучить наизусть. Для чего полагалось зубрить его в течение месяца в так называемое свободное время. Ну, для солдата, знающего русский, это было несложно, и мы часто, сидя на скамейках в зале для занятий, просто дремали. Типа зубрим. Но СССР был уникальной страной. В нашей части было около шестидесяти национальностей. Многонациональность особенно проявлялась каждый день на подъеме, когда дневальный орал: «Рота, подъем!» В ответ слышны были ругательства на всех языках Советского Союза. Я до сих пор их помню.