Сережик

В Пицунде у нас был коттедж, маленький домик, и мы там жили. Каждый день мама подсовывала мне книгу – не помню, как она называлась, но, кажется, что-то про молодую гвардию. Книга про войну, с ударениями на каждом слове, и я должен был читать в день одну страницу, чтобы меня пустили на пляж. Однажды утром я громко прочел по слогам очередной абзац, и мы с мамой и сестрой спустились к морю. Гага боялась воды, я немного барахтался, но в тот день в воду не полез. В это время по телевизору транслировали футбол, и пляж был пустой. Они вдвоем полезли в воду, и мама стала поддерживать Гагу под живот, чтобы та научилась плавать. Сестра была похожа на окаменелое бревно с тонкими веточками, и эти веточки иногда били по воде, брызгая маме в лицо.

И вдруг они обе падают, и я их больше не вижу. Через секунду появляются. Потом опять исчезают, потом опять появляются и что-то кричат. Потом опять их не вижу… то есть вижу, они снова кричат:

– Позови папу!

И я понимал, что происходит что-то неладное. Это было в пяти метрах от берега. Они то падали, то поднимались и орали «позови папу!» Я стоял как вкопанный и не мог пошевелиться, было страшно, и я до сих пор не понимаю, почему я просто стоял и смотрел, как они тонут. На пляже было пасмурно и пусто, да еще и футбол… Издалека слышались крики болельщиков у телевизора. Мама и сестра тонули. Я смотрел. Это продолжалось и продолжалось. Я хотел, чтобы все закончилось, но ничего не делал для этого. Стоял, как пальма.

Вдруг появилась пара парней, они зашли в воду и даже не вплавь, пешком подошли к маме и сестре, взяли их на руки и вынесли на песок. Говорили они быстро, на неизвестном мне языке. Наверное, это были грузины. Их обеих уложили на песок, сестра уже пришла в себя и заплакала, а маму хлестали по лицу, пока она не начала что-то кричать. Грузины еще постояли и ушли.

Меня потом часто спрашивали, почему я не позвал папу. Мне нечего было ответить тогда, да и сейчас тоже. Стоял себе, и все.

Через пару дней мы вернулись в Ереван. Машина остановилась у подъезда, все взяли тяжелые чемоданы, дед спустился, чтобы помочь, я взял свой рюкзачок, а мама – камень. Она его прихватила с пляжа по приказу бабули – для солений. У нас принято камень класть на соленья, чтобы они прессовались. Этот камень весил килограммов пять, и мама его держала двумя руками вместе с сумочкой. Нас приветствовали соседи и говорили, что мы превратились в негров. Уже на нашей площадке нас встретили тетя Марго со своей соседкой по коммуналке Шушик и бабуля Лиза. Эту Шушик никто не любил. Говорили, что она одинокая и потому очень злая. И у нее противный злой глаз. Сглазит все что угодно и кого угодно. Я часто смотрел ей в глаза и ничего противного там не видел. Глаза как глаза, просто слезятся, как у бабули Лизы. Шушик нас тоже поприветствовала и сказала:

– Ой, Нелли-джан, какой хороший камень для солений ты принесла. Молодец, настоящая хозяйка, не поленилась, притащила за тысячу километров. В Армении таких камней нет, только на море такие гладкие.

Пока Шушик хвалила камень, он раскололся на две части, и те остались у мамы в разных руках. Все замолчали. Шушик стало неудобно, она опустила голову и ушла к себе в комнату. Бабуля перекрестилась. Марго прошептала ей вслед короткое проклятье и добавила:

– Ведьма! Даже камень треснул!

Я тогда ничего не понял. Только узнал проклятье тети Марго. Так шептала моя бабушка из Ленинакана за мамой, когда та проходила мимо нее.

Ремонт

Бабуля Лиза и дед Айк целыми днями говорили, что скоро вернутся из Африки мама и папа. Гагу постоянно ругали за тройки. Бабуля хлопала себя по коленкам каждый раз, когда Гага показывала ей дневник.

– Божье наказание, что я скажу Неллик? Одни только тройки и двойки!

Меня же все время пугали, что если я буду плохо себя вести, то они об этом расскажут маме и она меня накажет. В общем, весь род готовился к приезду специалистов по обучению и воспитанию африканских негров. И в один прекрасный день дед зашел домой и объявил:

– Надо быстро сделать ремонт!

Бабуля с подозрением посмотрела на спутника жизни и выразила сомнение:

– А мы успеем? Дом весь разваливается. Тронешь стены – потолок рухнет.

Дед Айк с важным видом заявил, что стены трогать не будет, их надо только немножко побелить.

Наутро пришла бригада рабочих из двух дядей. Они переоделись, обвязали головы платками, сделав узелки с четырех сторон, притащили стремянку и начали отдирать старый ремонт сталинских времен. Хорошая вещь ремонт, подумал я. Они сперва мочили потолок большой кистью, потом соскабливали шпателем старую краску, оставляя белые борозды. Все это пахло свежей известью. Запах мне нравился, я брал соскобленную массу старой краски в руки. Она была холодная и мягкая. Потом стены и потолок начали «починять» и выравнивать замазкой.

Как-то рабочий пришел один – его напарник задерживался. Он попросил деда Айка помочь. Дед рьяно согласился. Он переоделся в старую одежду, обул старые ботинки и встал, как солдат перед входом в Мавзолей Ленина. Его лицо выражало готовность сделать все, что ему прикажут.