Сердца в строю

— Какой гром! Артиллерия. Я-то знаю. Еще на японской к такой музыке приучен был, — убежденно говорил Балай. И добавил, прислушиваясь: — В Займовичах бой идет. Это точно!

Из темноты вышла тетя Фрося, прошептала:

— Наши касатики. Дождались!

С замиранием сердца слушала Анна голоса далеких пушек. Может быть, это стреляли немецкие орудия. Пусть! Но они гремят не под Москвой, не у стен Сталинграда, а близко-близко. Значит, идут наши.

Только теперь Анна заметила темные фигуры и у других хат. То скрипнет калитка, то хлопнет дверь. Значит, никто не спит в деревне. Ждут. Прислушиваются к далекому бою. Изнывают от радости и неизвестности: все ли дождутся? Знают, не все. А все же надежда пришла. Наши!

С рассветом шоссе еще больше забурлило, закипело, зашумело. Нет, это уже не отступление — это бегство. Теперь артиллерийский гром гремел почти непрерывно. Широко распластав крылья, в сторону Минска и Белостока летели советские самолеты. Порой в воздухе завязывались бои. Горели дальние и ближние села.

Анна с Юриком перебралась в погреб. Настелила соломы, принесла ведро виды, узел с сухарями, вареную картошку.

Пахло сыростью, мочеными яблоками, трухлявым деревом. Вверху сквозь дырявую дверцу виднелся клочок летнего неба.

Когда вблизи разрывался снаряд или бомба, земля, осыпаясь, шуршала по стенам погреба.

Раза три в день дед Балай подходил к погребку, приоткрывал дверцу:

— Живы, дачники?

Он сообщал последние новости: горит Кормово; на шоссе затор, — видно, взорвали мост у Чормы; в воздухе загорелся немецкий самолет…

Анне не было страшно, когда слышался рев моторов советских бомбардировщиков, когда вблизи раздавались взрывы. Нет, они не могут погибнуть от снаряда или бомбы, сделанных русскими руками на русских заводах. Это невозможно! И Анна вылезала из погреба, становилась на виду и махала платком пролетающим самолетам:

— Летите, милые. Громите фашистов!

Один раз ей даже показалось, что бомбардировщик, замыкавший строй, приветственно качнул крыльями. Давно скрылись из виду самолеты, стих гул моторов, а Анна все стояла на пригорке и махала вслед платком:

— Счастливый путь, родные!

На четвертые сутки погребной жизни с улицы донесся радостный крик. Тетя Фрося бегала от ямы к яме, от погреба к погребу:

— Наши идут, наши!

Растрепанная, неумытая, Анна выбралась из погреба и бросилась по полю напрямик к шоссе. А там уже шли советские войска. Юрик, перепрыгивая через воронки, кричал:

— Наши, наши!

Анна бежала из последних сил. Ноги подкашивались, не хватало воздуха, а она бежала, бежала, и слезы струились по впалым щекам, оставляя извилистые, серебряные дорожки.

Сзади пыхтела тетя Фрося, тяжело ковылял, припадая на ногу, дед Балай.

Самоходки, грузовики, кухни, санитарные автобусы, минометы — все лавиной двигалось по шоссе, и все было свое, родное, советское…

Промчалась открытая машина. Рядом с шофером — офицер в очках. На его кителе погоны — их Анна увидела впервые. Офицер глянул в сторону Анны и что-то сказал шоферу. Анне показалось, что это Алексей.

— Вот сумасшедшая. Совсем одурела от радости. Разве может быть такое совпадение!

Анна выбежала на шоссе и без сил бросилась на шею проходившего по обочине солдата.

— Наши! Наши!

Низкорослый, уже не молодой воин, с серым от пыли лицом, в почерневшей гимнастерке и изрядно замасленной пилотке смущенно стоял, растопырив руки, не зная, что следует предпринимать в таком не предусмотренном уставом и назиданиями старшины случае.

Осторожно положив на голову Анны заскорузлую от махры и ружейного масла руку, сказал растроганно:

— Успокойся, касатка. Теперь полный порядок будет!

Вот и спросить бы Анне у воина: кто командует проходящим полком? Как фамилия командира?

Не спросила! Воин свой, советский — и Анне было достаточно. Уж одно это — счастье.

XXVII

Следовавший с первым батальоном полка, Верховцев за все летнее наступление ни разу не видел Галины Беловой. Он знал, что она жива, здорова, по-прежнему работает санитаркой, но не искал с ней встреч. Пусть все решит сама!

Дошедший с боями до Нарева и понесший большие потери полк был выведен во второй эшелон дивизии. Штаб полка и первый батальон расквартировались в Оструве-Мазовецка — маленьком зеленом городке с тихими тенистыми улицами, со старым костелом, окруженным пышными, могучими дубами. В доме, где поселился Верховцев, пахло старыми книгами и мышами. После блиндажей, землянок, нервной суматохи НП и КП здесь было непривычно тихо.

Теперь ему чаще стала вспоминаться Галочка, ее холодная маленькая рука, печальная улыбка. И однажды он послал ей коротенькую записку:

«Все, что я сказал во время нашей последней встречи, — не изменилось и но изменится никогда. Я жду и всегда буду ждать тебя».

На третий день вечером вестовой доложил:

— Товарищ гвардии подполковник! К вам боец Белова!