Старуха насторожилась: нет ли опять подвоха — от внучки всего можно ожидать. Но, не обнаружив в глазах Лены лукавства, спросила простодушно:
— Как Любовь? Не пойму что-то. Отроду Еленой была, и вдруг — на тебе!
Лена подошла к окну, постояла молча и вдруг, обернувшись, заговорила горячо и страстно:
— Был ли час, была ли минута, чтобы сердце мое кровью не обливалось от тоски по тебе…
Акулина Григорьевна испугалась: что случилось? Каким несчастным стало лицо внучки! Подошла к Лене, с тревогой заглянула в глаза:
— Что с тобой, касатка моя? Беда какая?
И поплатилась за свою доверчивость. Преобразилась физиономия девушки: снова смеются губы, щеки, серые, теперь уж лукавые глаза:
— Ай, бабушка! Да ведь это из пьесы.
Сбитая с толку такими метаморфозами, Акулина Григорьевна сердито насупилась:
— Какой такой пьесы? Ты толком скажи, а то тарахтишь, ровно горохом об стенку. Что опять сотворила?
Теперь на лице Лены высокомерие:
— Гордитесь, Акулина Григорьевна. Ваша единственная и несравненная внучка Елена Петровна Орлова — талантливая актриса и режиссер-постановщик пьесы «Любовь Яровая».
Акулина Григорьевна вздохнула:
— Шестьдесят лет на свете прожила, а о такой любви не слыхала. Пшеница яровая — правильно.
— Есть, есть такая любовь, бабушка, — и потерявшая бдительность Акулина Григорьевна снова оказалась в объятиях внучки и снова закружилась по комнате под игривую песенку:
На шум, поднятый Леной, из кабинета вышел Орлов. В расстегнутом по-домашнему кителе, с раскрытой книгой в руке он остановился на пороге, сердито посмотрел на дочь:
— Опять баталия!
Но ни строгий голос отца, ни его нахмуренные брови не испугали Лену. Отпустив бабушку, которая — от греха подальше — с необычной живостью шмыгнула на кухню, Лена бросилась к отцу, обхватила его шею руками, по-кошачьи положила голову на грудь. И пронеслась гроза. Разошлись брови на лбу полковника.
— Хорошо, говоришь, прошла репетиция? Ну, что ж! И я рад. Только смотри: премьера к празднику должна быть, а то выговор в приказе объявлю.
— Будет, будет. И Швандя отличный, и поручик Яровой у Щурова хорошо получается…
Левая бровь полковника, морщиня висок, вопросительно поднялась.
— Разве и Щуров участвует?
— Конечно. Я вам, товарищ полковник, уже имела честь докладывать, — встав по стойке «смирно» и приложив руку к голове, отрапортовала Лена.
— Не раз ты мне о нем говорила…
— Просто ты предубежден против Щурова. Ну, признайся. Не правда ли? Ага! Молчишь.
Уже нет улыбки на лице Орлова.
— Не хочу вмешиваться в твои личные дела. Ты девушка умная, рассудительная. Но должен сказать тебе…
— Знаю, знаю, — перебила Лена. — Щуров такой, Щуров сякой. Он уставы не выполняет.
— Не в уставах дело.
Но Лена ловит отца на слове:
— Ты же сам говорил, что не будешь вмешиваться в мои личные дела.
— Не буду. Одна у меня просьба: присмотрись к нему. Обещаешь?
Лена притихла.
— Обещаю!
— Вот и договорились. — И, чтобы развеять неприятный осадок, оставшийся от разговора, начал о другом: — Да, совсем забыл тебе сказать. У нас сегодня гости. Приехал молодой Верховцев. Вечером придет. И Бочаровы обещали зайти. Помоги бабушке приготовить.
— Под шумок и за мой успех выпьем, — захлопала в ладоши Лена.
— За твой успех я всегда готов выпить!
Вернувшись в кабинет, полковник отложил книгу в сторону. Ко всем заботам службы, ко всем волнениям и хлопотам прибавилось еще одно, самое тревожное, ноющее — Лена. Увлечение театром («В мать пошла!»), бесконечные разговоры о сцене, об институте театрального искусства… А теперь новая беда — Щуров. Права, видно, поговорка; маленькие дети — руки болят, большие дети — сердце болит. Была бы у нее мать — все шло бы иначе, проще, легче. Есть вопросы, которые лучше решать женщинам. Как ему быть теперь? По всему видно: нравится Лене Щуров. А какой он жених, муж? И человек скользкий, и офицер никудышный. Запретить? Настоять, чтобы она не встречалась с ним? Вдруг что-то сломаешь, испортишь, причинишь боль самому родному и близкому человеку. Что же делать? Как поступить? Пока есть только один выход: тянуть, ждать, авось время сделает то, что не смог сделать он: представит Щурова в глазах Лены в истинном свете.
В передней непродолжительный, какой-то вкрадчивый звонок.
— Это твой, Олена, — недовольно пробурчала Акулина Григорьевна и, поджав губы, не спеша направилась открывать дверь.
Старуха не ошиблась: с букетом роз на пороге стоял Леонид Щуров.
Часто бывая в доме Орловых, Щуров не мог не заметить, что Акулина Григорьевна питает к нему, мягко говоря, прохладные чувства. Он не знал, чем вызвана такая немилость старухи, в душе честил ее на все корки. Но, твердо памятуя мудрое житейское правило, гласящее, что вежливость еще никому и никогда не помешала, держался с Акулиной Григорьевной в высшей степени почтительно, пользовался каждым поводом, чтобы засвидетельствовать ей свое уважение.
Вот и сейчас с подчеркнутой любезностью поклонился старухе, осведомился о ее здоровье и лишь после этого прошел в гостиную.