Серая мать

Семен почувствовал, что начинает краснеть. Совсем как той ужасной ночью, о которой хотелось навсегда забыть.

Нет внутреннего стержня – так она сказала.

Знакомый внутренний зуд внезапно прошелся прямо по костям, запустил тонкие жгутики в толщу мышц, заставляя Семена резко сдвинуться на край дивана.

– Я предлагаю все как следует обдумать.

– Пока ты обдумываешь, она проснется и расплавит тебе мозги, неужели непонятно! – Олеся тоже подалась вперед, и столик, на котором она сидела, заскрипел. – Если ты боишься, так и скажи.

Нет внутреннего стержня.

– Да при чем тут это! – Семен поднялся с дивана и прошелся по комнате на манер Толеньки, не в силах терпеть шебуршание невидимых жгутиков под кожей. – Я просто не хочу, чтобы мы сделали глупость, потому что за нее можно поплатиться жизнями! – Зуд становился невыносимым, в носу призрачно свербело подвальной затхлостью, и руки зашарили по карманам в поисках спасительного «зиппо». – Да, ты оказалась очень сильной, ты способна убить, чтобы выжить, но сейчас ты не права.

Олеся слушала нахмурившись, и движения ее губ выдавали задумчивость. Она должна была понять. Она… Да где же эта долбаная зажигалка?!

Семен дернул руками, выворачивая карманы джинсов. Что-то упало на пол, но для металлической зажигалки стук получился слишком тихим. Ощущение холодного давления подвальных стен, навсегда отпечатавшееся прямо на поверхности мозга, усиливалось.

Рот Олеси приоткрылся, а потом закрылся вновь, кривя губы. На шелушащемся без должного ухода лице заиграли желваки.

– А я почти поверила, – скорее выплюнула, чем произнесла она. – Ценой ошибки могут быть наши жизни? Или все-таки в первую очередь твоя?

Взгляд Семена был прикован к мятому пакетику с «солью», лежащему на полу. Он ведь выкинул его, точно выкинул. Смыл в унитаз. Он ведь помнил, как…

– Я думала, что ты не ешь и не спишь, потому что болен, потому что это место так влияет на тебя, а на самом деле ты все это время продолжал сидеть на наркоте?

Смысл Олесиных слов постепенно доходил до Семена. Всего одно недоразумение, и она сразу решила, что…

Что ты гнилой торчок. Что ты ей врал. Что твой рассказ про Центр и все остальное гроша ломаного не стоит.

– И сколько у тебя там еще? – Олеся пнула рюкзак Семена, прислоненный к потрескавшемуся подлокотнику дивана – Друг предложил работу в Сочи, ага. Подзаработать не вышло, так чего товару зря пропадать, да?

Зудящие жгутики натянулись, пронзая плоть раскаленной проволокой.

Она считает, что все поняла. Что видит тебя насквозь. Потому что ты гнилой торчок, у которого нет и никогда не будет внутреннего стержня.

– Заткнись! – выкрикнул Семен, сжимая кулаки. Проволока плавилась, заполняя сосуды металлом вместо крови, но он не мог даже сдвинуться с места. Он был заперт в подвале. Опять.

– Думаешь, ты особенный? – Олеся не собиралась молчать; девушка, которой было неловко разговаривать с соседями, не узнав их имени-отчества, исчезла. – Думаешь, полежал разок в платной клинике, и теперь все будут тобой восхищаться? Всё прощать? Сочувствовать твоим мучениям?

Кипящий проволочный металл распирал изнутри.

Теперь ты другой человек. Тебе больше не место в подвале. Хотя… что она-то может знать об этом?

– Да что ты знаешь о мучениях! – Расплавленный металл хлынул наружу, потек с языка, и остановить этот поток было уже невозможно. Впрочем, Семен и не хотел. Не хотел больше молчать, не хотел стыдиться самого себя. Выходит, он гнилой торчок? А как насчет того, чем он за это расплатился? Как насчет того, через что он прошел, чтобы перестать быть таким?

– Ты когда-нибудь боялась собственной матери? Боялась, что родная мать зарежет тебя ножницами, потому что не верит, что ты – это ты? Ты бежала когда-нибудь из собственного дома в другой город, чтобы в тебя не тыкали пальцем твои же бывшие друзья, а?! – Голос Семена делался все громче, с губ срывались капельки слюны; закаменевшее напряжение сжатых кулаков передавалось рукам, плечам и всему вытянувшемуся струной телу. – Ты когда-нибудь просыпалась рядом с трупом любимого человека? А потом каждую ночь, снова и снова, видела это во сне?! А твой собственный отец когда-нибудь запирал тебя в подвале?! Думаешь, меня тогда ломало больше двух недель?! Нет! Он просто запил! Сказал, что ему было больно слышать мои крики, и поэтому он свалил из дома и запил! – Рот наполняла металлическая горечь, выплескивающаяся откуда-то из глубины, оттуда, куда Семен никогда не рисковал заглядывать. – Три дня! Без еды! Без воды! Почти без света! Только я и засранное ведро! Только я и этот подвал! Как тебе такая реабилитация, а?!