Серая мать

Голос Семена охрип от крика, лицо горело. Выкрикнув последние слова, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Сердце колотилось, как от быстрого бега. Но скребущего внутри зуда больше не было, и он откуда-то знал, что на этот раз избавился от него навсегда. Почему же тогда так тяжело дышать? Почему вместо легкости пришло опустошение?

– Ты не в себе, – совсем рядом прозвучал Олесин голос. – Ты болен. Тебе лучше не ходить с нами.

Бесцветная, почти автоматическая речь. Лицо девушки было непроницаемым, а взгляд, похоже, снова обращен в тоннель. От недавней вспышки эмоций не осталось и следа.

Она списала тебя со счетов. Думает, что возиться с тобой бессмысленно. Но ты ведь теперь другой человек, верно? А это твой новый мир. Новая жизнь. Здесь все может быть по-новому.

– Я пойду с вами, – голос Семена тоже звучал механически, и это было даже к лучшему. Механический – значит твердый.

Семен тоже мог взять себя в руки, мог сосредоточиться на текущей проблеме, отбросив все лишнее.

У тебя ЕСТЬ внутренний стержень.

– Чем ты поможешь? Ты еле на ногах стоишь.

Страдания закаляют человека. У тебя достаточно сил.

– Я пойду с вами, – повторил Семен.

– Пусть идет, пусть, – вдруг подал голос Толенька, до этого топтавшийся возле кухонной раковины.

Семен посмотрел на него, но Толенька уже отвернулся. Его покрытые коростой босые ступни снова зашуршали по полу, нося его туда-сюда вдоль кухонного гарнитура.

– Толенька тоже казался слабым, – бросил он на ходу, не отрывая глаз от пола. – А на самом деле не так, совсем не так! Пусть идет. Поможет.

Олеся молча пожала плечами.

– Когда?

Она обращалась к Толеньке, но Семен не дал ему ответить.

– Когда? – переспросил он. – То есть ты все уже решила? А как насчет остальных? С ними ты поговорить не хочешь?

– А есть смысл?

– А что, нет?

– Они старики. Виктор Иванович точно не пойдет с нами, а его жена… Ты сам знаешь. Так что…

Олеся снова пожала плечами, показывая, что вопрос закрыт.

Она думает, что может все за всех решать. Но ты тоже можешь принимать решения.

Семен оторвал одну стопу от пола. Маленький, медленный шаг, словно сквозь патоку. Сделать следующий оказалось легче. Семен направлялся в прихожую.

– Так ты идешь? – Он остановился на пороге гостиной, глядя на Олесю. – Или они просто чокнутые старики, слишком слабые и беспомощные, чтобы брать их в расчет? Просто мусор, да? Вроде нас, наркоманов?

Он надеялся, что Олеся отведет взгляд. Или, по крайней мере, попытается снова обесцветить свои эмоции, приглушить то, что закипает внутри. Что бы с ними здесь ни произошло, Семен не мог поверить, что там – внутри – ничего не осталось.

Но вместо этого Олеся продолжала буравить его взглядом, как будто он, а не она, должен был смутиться и отступить. Контур ее челюстей казался резче, а губы – площе. Лицо хищной рыбы. Именно так она и выглядела.

Плавным рыбьим движением Олеся приблизилась к нему почти вплотную. Ее волосы больше не пахли шампунем, дыхание было несвежим. И эта внезапная близость к ней уже не волновала, а… пугала.

– Мы сходим к ним, – тихо процедила она, – но если за это время Серая Мать проснется… Если все сорвется из-за этого…

Семен не заметил, когда и как Олеся успела вытащить нож. Он даже не догадывался, что тот постоянно при ней. Только почувствовал, как холодный кончик лезвия вдруг уколол шею сбоку от кадыка.

– …виноват будешь ты.

7

На вежливый стук костяшками никто не открыл. Выждав еще немного, Олеся загрохотала в дверь кулаком. Зубы за плотно сомкнутыми губами сжались до боли.

Не дождавшись, пока кто-то из Хлопочкиных откроет дверь, она рванула ее на себя. Так и есть, не заперто. Их жилище встретило незваных гостей все той же звенящей тишиной.

– Есть кто?

Олесин оклик остался без ответа. Вспомнилась опустевшая квартира женщины в красном, куда они с Семеном заглядывали вечность назад. Только теперь страшно не было. Теперь она могла постоять за себя.

Олеся прошлась по запылившимся комнатам, заглядывая во все углы. Следом семенил притихший Толенька. Чуть поодаль от них шел Семен. Никто больше не подавал голоса. Квартира выглядела заброшенной. Все вокруг выцвело, и дело было не только в слое пыли, скрадывающем цвета предметов. Поблекли сами вещи. Так бледнеют и увядают цветы, когда в привлечении насекомых больше нет надобности.

В последнюю очередь заглянули в спальню.

На краешке двуспальной кровати, сдвинув в сторону скомканное одеяло, сидел Хлопочкин. Седая поросль топорщилась вокруг лысины, на бесформенной майке появилось еще больше жирных следов. На полу, вместе со сброшенной с постели подушкой в посеревшей от грязи наволочке, валялись консервные банки.