Сентябрь

Кто я такой, чтобы ползать на четвереньках, разыскивать ёбаный ʺпаспортʺ? Ну почему я не встану и не уйду? Почему не сяду, пускай выбрасывают силой?

Он поглядел вверх, где под навесом шлема предполагал наличие всматривающихся в него холодных глаз. Лязг предохранителя. Как раз потому. Пляшущие тени на мокром асфальте, вытяну­тые, уже непохожие на людские. Медленные шаги, каждый из которых купленный усилием не обер­нуться. А там не осталось уже ничего, кроме света прожекторов, из-за которого доносятся гогот и оскорбительные покрикивания.

Столько раз они здесь были, стольких довезли до пограничного моста. И им еще все это не надоело. Они до сих пор еще смеются и целятся в спины..

И наконец-то до него дошло. Они и вправду ненавидят. Ждут, чтобы кто-то повернулся и побе­жал назад. Чтобы можно было нажать на спусковой крючок.

Тени становятся все длиннее. В конце концов, прожекторы гаснут.

- Ну, что такое, двигайся, двигайся! - доносится сзади вопль, уже приглушенный расстоянием — Что, курва, всю ночь собираетесь здесь стоять?!

Усиливающийся рев дизельного двигателя, огни разворачивающегося грузовика извлекают из темноты нечеткие формы построек на другом берегу. Уже можно выпрямить сгорбленную спину. В са­мый последний момент, когда луч прожектора передвигается по балюстраде, разум регистрирует све­жие следы от пуль, выгнутые, рваные стальные полосы.

Рев двигателя, удаляясь, стихает. Никто не поворачивается назад, не видит исчезающие в темноте, мутно светящиеся габаритные огни.

Качающаяся на проводе голая, слабая лампочка, в неустойчивом отсвете — фрагмент бело-красного шлагбаума. Темные силуэты в длинных плащах с пелеринами… Так что… уже сейчас?

Мокрый асфальт. Последний кусочек страны, в которой ты родился; а эта страна выплюнула тебя сейчас, словно мусор с картонной меткой, на которой написано: ʺимеет право пересечь границу ПНРʺ. И даже не приписано, что только лишь в одну сторону.

Еще пара шагов. Голая лампочка освещает блестящий от влаги шлем, потемневшую накидку. Шлагбаум поднимается со скрипом. Павел медленно поворачивается. Вокруг темнота, немногочис­ленные огоньки на том берегу начинают дрожать, размываться…

Так ведь я же не плачу. Не по чему, курва, плакать…

Белорусский пограничник отступает во мрак. Мокрой чернотой блестит воронение калаша. Он ждет. Он знает, что долго это не продлится. Что они всегда оборачиваются, вглядываются в темноту. Недолго. Последний шаг. Он уже за шлагбаумом. Пограничник вынимает из руки смятый, мокрый от пота и дождя клочок картона. И даже не читает напечатанных на нем букв. А может он не умеет чи­тать латиницу.

- Павел Лешневский, родившийся… гражданство — нет, место постоянного проживания — нет…

- Заходите, пан.

В голосе солдата слышно безразличие. Он уже давно успел привыкнуть.

Мигнул светодиод блока бесперебойного питания. Застучала головка чтения-записи диска; за­мигали огоньки кабельного модема. Фродо глядел в зарешеченный прямоугольник окна.

- И зачем я все это тебе рассказываю, - буркнул он наконец. - Какое тебе до этого дело…

Она же положила ему ладонь на губах. Холодные, мягкие кончики пальце. Женщина молчала.

- Умная ты, Маришка… Я правильно помню? Ты же, вроде как, успела представиться?

И он рассмеялся, сам размышляя: откуда в нем столько горечи и дешевого злорадства.

- Извини. Конечно же, помню и — как говорил раньше — спасибо за все. Даже если ты здесь по службе. Ты знаешь мое имя. Просматривала документы? Те самые, из Минска? Или более поздние, из Литвы?

Коротышка уселся на лежанке, так что скрипнули пружины.

- Выходит, Кирпичеву они тоже известны… И ты гляди, сукин сын, не проболтался.

Теперь уже встала женщина. Стащила спальник, окуталась им, словно неожиданно ей сдела­лось стыдно. Словно бы что-то вдруг оттолкнуло их друг от друга.

Женщина встала перед столом, на котором высились горы оборудования, оперлась на него.

- Здесь дело не в тебе, Павел. Можешь мне верить или не верить...

Неуловимый след певучего акцента, Фродо застыл на месте. Сейчас притворяется или при­творялась тогда? Женщина повернулась.

- Хорошо, как хочешь. Дело не в тебе, а в Вагнере. Ты не интересуешь… нас…

Она подошла поближе, все еще закутанная в спальный мешок. Опустилась рядом с лежанкой.

- Нас ты не интересуешь, - повторила женщина, опустив голову. - Это я… Я сама…

Он сидел, напрягшись, до сих пор не верил. Хотя и очень хотел.

Кооперативный банк в Броке был построен солидно. Параллелепипед в герековском стиле, на высоком фундаменте. Идеальное место для кого-нибудь, такого как Фродо. Толстые решетки в окнах, тяжелые стальные двери. Ограбления провинциальных банков перед войной сделались чуть ли не национальным видом спорта. Так что даже здесь, в небольшом отделении, было сделано все воз­можное, чтобы обеспечить безопасность.