Сентябрь

ʺСтарʺ подскакивал на выбоинах. Пограничные переходы с Белоруссией были закрыты уже давно, здесь никто не ездил, если не считать машин, перевозящих депортированных. Он усмехнулся, ведь он ехал в комфортных условиях, кроме него ехало только два человека: пожилой мужчина и мо­лодая девушка. Они не отзывались ни словом, уставив мертвые глаза прямо перед собой. Под под­вернутым сзади брезентом, на лавке в самом конце кузова сидели два солдатика из эскорта.

Поездка длилась долго. Всю зимнюю ночь..

Рокот двигателя изменился, когда грузовик въехал в улочку приграничного городка. Заскреже­тала коробка скоростей, машина закачалась на выбоинах. В конце концов, она остановилась, по же­стяному кузову прошла легкая дрожь во время работы дизеля на холостом ходу.

Вспышка фонаря, сноп света скользит по ссутуленным фигурам, беспомощно щурящим глаза. Из поблескивающей дождевыми потоками темноты звучит последняя шуточка:

- Aufmachen (Конечная остановка)… Auschwitz! Juden raus!

Шутка не слишком оригинальная. Тем не менее, на миг он заколебался, парализованный вне­запным бессилием, хотя и знал, что это все неправда. Что этот дебил просто насмехается.

Ночь и потоки дождя. В мокрой темноте маячит арамидовый шлем. Поблескивают влагой нит­ки рельс, теряющиеся в брусчатке; слышны окрики и вопли. Откуда я все это знаю? Пережил в преды­дущей жизни? Быть может, это уже в наших генах; память поколений?

Собрав все силы, он направился в сторону брезентового клапана, совершенно забывая о ми­зерном узелке. Где-то на половине кузова ʺстараʺ поскользнулся, упал на колени, чувствуя, что под­няться уже не сможет. Вставай, ведь все это неправда.

Это всего лишь депортация. Ты не первый и, наверняка, не последний. Хотя… Осталось уже мало кто, в последнее время хватают уже и еретиков. Когда евреев перестанет хватать, пригодится и еретик, а потом — наверняка — пойдут и коммуняки. Потому что педиков не депортируют, их лечат сексуальным воздержанием и трудом. А интересно, что они станут делать, когда останутся сами… Может, поделятся, и одна половина вывезет другую?

Рывок за плечо. Солдатик лично побеспокоился полезть в кузов, они ведь спешат. Хотят за­кончить работу — и в казармы, прочесть вечернюю молитвуи спать.

Он приготовился к тому, что его станут пихать. Никак не предвидел пинка, профессионально нанесенного, без какой-либо злости, просто для того, чтобы облегчить разгрузку. Валясь на мокрую, красную от позиционных огней мостовую, он успел вытянуть руки и амортизировать падение.

Когда поднялся, к нему вернулся страх. Подсознательный и иррациональный, который стано­вится уделом всякого, кого вывозят на грузовике в ночь, кому приказывают высаживаться. Он огля­делся по сторонам, чувствуя, как подгибаются под ним ноги.

Утихающий дождь в полосах прожекторов. Мостовая, блестящие влагой, накатанные рельсы. Да ведь это какая-то хренова посадочная площадка.

Лязг двери шоферской кабины, тихий разговор, слова понять невозможно. Тот, что помогал при разгрузке, уже спрыгнул с кузова, придерживая свисающий на поясе ʺбериллʺ. Вновь он посветил фонарем по лицам стоящих.

- Уже скоро… - утешительно буркнул солдат. В его голосе прозвучало нечто человеческое. Мол, сраная работа, пора завязывать…

Со стороны кабины кто-то подошел. Павел заставил себя не поворачиваться. Ему не хотелось показывать свой страх. Он глянул на стоящую рядом девушку, всматривающуюся пустыми глазами в ночь. Габаритные огни отражались на мокрой брусчатке и в ее темных глазах.

Он сделал глубокий вдох: холодный, сырой запах осенней ночи. Дождь уже переставал лить, тонкий туман образовывал светящиеся ореолы вокруг немногочисленных горящих фонарей. Ночь и туман.

- Ну-ка, подсветите!

Свет фонаря падает на лицо, скрытое под шлемом. Командир щурит глаза, раздраженно ма­шет рукой.

- Охренел, рядовой? Куда, курва, светишь?

Лицо унтер-офицера прячется в темноте. Белеют бумаги, какие-то жесткие картонные прямо­угольники, подсвеченные светом фонарика.

- Сейчас получите документы. Они, правда, нихрена не стоят, точно так же, как и вы сами… Покажете кацапу с другой стороны, может, вас и пропустят. А может — и нет…

Согласный гогот унтера и его подчиненных.

- Хватит! - отрезал он же через какое-то время. - Посмеялись и хватит. Выключай фонарь!

Свет гаснет, унтер — уже только лишь маячащий в темноте черный силуэт.

- Эти бумажки дают право только лишь на одно — покинуть территорию Святейшей Жечи Посполитой. И ни на что более, говоря по правде, больше мы вам ничего и не должны. Если попытае­тесь вернуться, будем стрелять. Ну а если с коммуняками не договоритесь…

Мгновение тишины. Нервный смешок кого-то из выскочившего из строя солдат. Правда, слишком рано начал: эту речь он слышал уже неоднократно и знал, что будет весело.

- ...советую сразу же с моста и в реку. Любой еврей, что лезет с востока — это шпион… Вода сейчас холодная, дело быстрее закончится…

Жесткие картонные прямоугольники кружат в воздухе, падают на землю.

- Хватит! Собрать паспорта и выматываться! Raus!