Съемочная площадка

Ведь именно я разбила наше семейное счастье. Мы можем собрать осколки, но оно никогда не станет целым снова. Мы будем латать и склеивать его, но маленькие трещинки все равно останутся. Он не будет так уж пристально вглядываться в них своими чудесными глазами, но я не смогу не видеть их. Я буду видеть эти трещины каждый день всю свою жизнь, потому что именно я сделала их. Я, виновная во всем, буду ощупывать эти трещинки осторожно, робко до конца своих дней. Это и станет моей карой, и я заслужила ее.

С этим было проще. Но самым трудным было принять решение относительно ребенка, который был во мне. Ребенка Гэвина. Что мне с ним делать? Будет ли в нашем восстановленном доме место для ребенка Гэвина?

Если — подумать только! «если» — я бы простила Тодда до того, как узнала, что нечего прощать, то могла бы сказать ему: «Я тебя прощаю, потому что люблю и прошу тебя, чтобы ты за это полюбил чужого ребенка». И все было бы в порядке, все было бы нормально. Этот малыш как бы компенсировал того ребенка, что я потеряла, и я была почти уверена, что Тодд принял бы его как родного и любил бы его, как собственных детей. Возможно, он даже как-то связал бы нас, помог бы нашему примирению.

И я знала, что если сделаю это сегодня, если попрошу его принять и полюбить это дитя, он попытается сделать это. Такой он человек. Но ему было бы очень больно. Этот ребенок постоянно напоминал бы, что я предала его не один раз, а два раза: когда не поверила ему и когда изменила. Это было бы уже слишком. Каждый раз, когда Тодд смотрел бы на ребенка, он чувствовал бы боль. Он этого не заслужил. Да и ребенок тоже. Ребенок рождается для любви, а не для того, чтобы причинять боль. Ребенок должен быть рожден как дитя любви, а не как орудие мести.

Ребенок должен быть рожден в любви — и принят с любовью, а не в качестве орудия мести — в этом-то и был ключ к решению. Я наконец поняла, что у меня нет выбора. Действительно нет. Мне придется пойти на этот чудовищный обман, жить с этой огромной ложью. Ложь ради любви. Сегодня мы будем вместе с Тоддом, и я зачну ребенка от Тодда.

Это будет только моя вина и только моя боль. Это станет моей тайной и тайной Сьюэллен. Ей придется вместе со мной делить ее, но она будет вознаграждена. Она ведь хотела, чтобы все окончилось хорошо, как обычно кончаются волшебные сказки. А теперь так и будет.

Было уже темно, когда я спокойно подошла к машине.

Я предполагала, что могут быть минуты, когда в этих карих с оранжевыми искорками глазах может промелькнуть сомнение, однако оно моментально сменится теплотой и любовью. Он не из тех, кто станет сомневаться в людях, которых любит.

Я хотела остановиться и купить себе новую ночную рубашку — что-нибудь девичье, белое, кружевное. Или наоборот — красную, соблазнительную, вызывающую. Но уже становилось поздно, и мне не столько была нужна ночная рубашка, сколько торт.

Я вбежала в магазин буквально за несколько минут до закрытия и уговорила девушку, стоящую за стойкой, чтобы она украсила торт с шоколадной глазурью словами: «Я люблю тебя, Тодд!»

— Желтым кремом? — спросила она. — Желтое хорошо сочетается с коричневым.

— Нет. Розовым. Обязательно розовым. И сделайте маленькие красные сердечки.

— Сердечки? — Она с сомнением посмотрела на меня.

— Красные сердечки и белые лилии.

Я аккуратно поставила торт в сумку, но руки мои дрожали. Нервничаю, как невеста, подумала я. Я влезла в машину, включила радио, чтобы музыка успокоила мое волнение. Но, как нарочно, вечерний воздух наполнился звуками песни Бо. Это была песня «Госпожа Любовь», та самая, которую сегодня на приеме пела Сюзанна.

Ах, Сюзанна! Как бы я хотела, чтобы и ты нашла свое счастье! Нашла свой шанс в жизни. Я опять вспомнила тот майский вечер в Колумбусе, когда она влезла на крышу старого «понтиака» и танцевала под звуки голоса Элвиса — свободный дух, танцующий для богов, ее собственных богов.

Я знаю, что сошла с ума, но в своей жизни я делала и более безумные вещи. Я вылезла из машины и забралась на крышу «эльдорадо». Я стала подпевать Бо, голос которого заполнил пространство вокруг стоянки в Беверли-Хиллз. Несколько человек, находившихся там, уставились на меня. Но мне было наплевать. Я танцевала не для своих богов, а для ее, сюзанниных. Если я смогу ублажить их, может, тогда они перестанут быть жестокими и завистливыми, а станут добрыми и великодушными. И ниспошлют ей еще один шанс в этой жизни и любовь.

* * *

Когда я приехала домой, дети уже сидели за ужином, они все смотрели на меня так, как будто рады мне, что было очень приятно.

— Мама, а что у тебя там, в коробке?

— Это на десерт. Только надо подождать, пока приедет папа, чтобы мы съели его все вместе. Это торт в его честь. Особый торт. Для того, чтобы отметить его новый фильм и сказать, как мы все к нему относимся, — объяснила я, вовлекая их, как собиралась вовлечь и будущего малыша, в круг нашей любви.

Я открыла коробку, чтобы они все видели, что в ней. Сзади подошла Ли: