Съемочная площадка

Я была слишком измучена — слишком плохо себя чувствовала, чтобы засмеяться. Меньше всего «настоящая леди». Это не то определение, которым я бы себя наградила.

— Большинство людей не поняли бы. А вот ты понимаешь, что тогда я была совсем другим человеком?

Это ты ничего не понимаешь, Поппи. Я предала свою любовь и свою дружбу. Я разрушила свой брак. Во мне ребенок, и я не знаю, что с ним делать, я уж не говорю о той боли, которая внутри меня. А та боль, что я причинила Тодду? Как быть с его болью? Разве ты можешь это понять?

Что здесь можно было сделать? Она была лишь попутчица — еще одна страдающая душа.

— Да, я понимаю, — сказала я.

— Ты прощаешь меня?

Да, это вопрос. Понимать? Да, пожалуй. Но простить? Это слово незнакомо мне. И кроме того, мне не было ясно, за что именно она просит прощения. Мне казалось, что это не столько связано со мной и Тоддом, сколько с ее собственным покойным мужем. И я сказала только:

— Спасибо, Поппи. Я говорю спасибо за то, что ты рассказала мне правду о Сюзанне.

Я поднялась со стула и чуть не упала. Она поддержала меня.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Разве теперь может быть все в порядке? Для кого-либо из нас? Для тебя или меня?

— Все нормально, — ответила я.

— По-моему, не очень. Ты уверена, что все хорошо?

— А ты? — Я должна была знать. Я посмотрела ей прямо в глаза. — Если ты хочешь, чтобы я простила тебя, скажи мне правду, чистую правду. У тебя все хорошо?

— Иногда да. А иногда нет. Иногда бывает так плохо, что мне хочется повеситься. Но ведь это не ответ? Это слишком просто. Это ни о чем не говорит. Я все еще ищу ответа. Возможно, скоро найду его. Так или иначе.

— Вот и хорошо. Я рада. И я прощаю тебя.

— Спасибо. Сейчас пойду поищу Тодда.

— Хорошо. Я поехала домой. Если кто-нибудь будет меня спрашивать, обязательно скажи, что я поехала домой. И пока ты ищешь Тодда, найди и мою сестру. Передай ей вот что. Скажи ей, что святые еще есть на этом свете, и некоторые из них действительно живут в Лос-Анджелесе.

ЭПИЛОГ

Я не сразу поехала домой. Я немного покружила по улицам. Проехалась по бульвару Сансет обратно к Беверли-Хиллз. Проехала слева от Родео, затем справа от Хилшира, затем объехала справа Хиттиер и опять оказалась на Сансете. Здесь, на углу, был небольшой сквер. Я несколько раз возила сюда Микки. Я припарковала машину, не обратив внимания, имеется ли знак, разрешающий парковку. Для опытного нарушителя правил и законов это уже не имело значения. Я знала, что имеется заповедь относительно прелюбодеяния, и наверняка должна быть заповедь, относящаяся к доверию.

Я пересекла улицу и села на скамейку. Солнце уже село, и февральский день был довольно холодным. Я обхватила себя руками и стала смотреть на серебряные струи фонтана. Фонтан был так себе. В жизни я видела и более красивые и большие фонтаны. Даже у себя в саду. В некоторые фонтаны я прыгала. В тот чудесный день в Париже и тогда, в Нью-Йорке, около «Плазы». Но сегодня я не собиралась прыгать ни в какой фонтан. Во-первых, я была одна, а прыгать в фонтан нужно только вдвоем. И потом было еще очень холодно. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но одновременно мне казалось, что на меня навалилась страшная тяжесть. Люди, чувствующие свою вину, не прыгают в фонтаны. В них слишком трудно утонуть. Придется как следует постараться.

Я должна была бы радоваться тому, что в конце концов мой герой оказался безупречен. И в отличие от меня он простит. В этом я не сомневалась ни минуты. Его любовь, его внутренняя сила были необыкновенны, они помогут справиться со всем. Он простит без лишних слов, без сожалений и упреков. Он — человек необыкновенной внутренней силы и стойкости. Он смог терпеть присутствие неверной дуры рядом с собой. И это было больней всего. Он заслуживал лучшей доли, а эта неверная дура не заслуживала ни его любви, ни его доброты. А ведь без надлежащих упреков, без надлежащего наказания эта неверная дура так и будет до конца дней своих — без кары и, следовательно, непрощенная по-настоящему… Всю свою жизнь она будет чувствовать свою безмерную вину.

Может, в этом и был ответ: истинным наказанием и будет постоянное чувство вины.

Нет, я не сомневалась, что Тодд простит и будет любить и лелеять меня как прежде. Но будет ли все так, как раньше? Для него — возможно, но только не для меня. В этом и заключалась горькая правда. И горький привкус на губах останется намного дольше, чем самый сладкий поцелуй.