Семейные тайны

"Я тебе еще не то скажу: может, дело твое - одна видимость, и цепь не пострадает, если вынуть твое звено".

И тут Сурен - Расулу, пока Сабир вовсю не разошелся, не остановишь потом, терзаться будет, смущенно объяснять, что нет сил, контузия и прочее:

"А чего ты не приехал к нам на Морское? Я, по правде, ждал, думал, представишь как школьного друга, я в списке твою фамилию видел".

(А Ильдрым молчит: он тоже, честно говоря, ждал, как-никак свояки!)

"Попросил другой маршрут".- И смотрит на Ильдрыма: мол, ты-то знаешь!

А Сабир, казалось, этого и ждал: "Если б мне тогда,- и правой рукой, она согнулась намертво: не разогнуть, не согнуть, "моя несгибаемая рука!" говорил Сабир; но пальцы руки и кисть действуют, так что писать этой рукой Сабир может, куда-то показывает,- если б мне тогда сказали, что я буду с тобой спорить, очевидные истины отстаивать!.."

"Ладно",- успокаивает его Сурен.

"А ты миротворец!"- перебивает Сабир.

"Ну чуть переборщили, подумаешь, на пароме столы накрыли, а потом еле-еле карабкались на эстакаду!., ну, лишнего перебрали, гости ведь!"

Сердце у Асии болело. Заботятся о Расуле многие, но так, как она,- ей кажется,- никто; убедила себя, что понимает его и видит, как он мучается; и что, оставь она его, что-то важное утратит Расул, будет как заведенная кем-то на срок механическая игрушка; Асия проймет Расула добротой. И ночью звонит в гостиницу:

"Как улетаешь? А мою долму не поешь? Я тебе с гранатом кутабы, пирожки, вчера испекла! И с зеленью, ты же любишь, я знаю!- И перед тем как повесить трубку:- Тебя, между прочим, Сабир-муэллим,- он же для нее учитель,- очень видеть хотел!"

"Виделись, спасибо!- ответил Расул.- По душам

поговорили!"

"Да?"- и уже жалеет, что затеяла разговор о Сабире.

"Ильдрым тебе не рассказал, и он был там!"- Смолчала: вчера Ильдрым был расстроен, рассказал. "Что же ты притворяешься?"- уколол Расул.

И утром рано Асия заявляется прямо в гостиницу с двумя кастрюлями, в них горячие кутабы, ее не пускают, а тут Расул, гостей ведут к завтраку, ну и угостила всех Асия: каждому по кутабу с гранатом и зеленью; Расул представил ее гостям: "Свояченица моя".- И рад, и как-то неловко за визит Асии, а те нахвалиться не могут, особенно шеф Расула, едят и хвалят, не успели остыть, горячие, сочные.

И никто не знает, что улицу, на которой все они стоят в ожидании машины, чтобы ехать на аэродром, а шеф хвалит кутабы, вскоре назовут именем Ильдрыма,

"С чего начал,- качает головой Асия,-и чем кончил".

Постоянный укор свояченицы: она пытается пробудить в нем… кого? мыслителя с трезвым (после долгих дум) взглядом? Или отчаянного, столько накопилось, борца? И чтоб Расул не утратил чувства беспокойства, а оно всегда при нем. Нет, не всегда: в его праздничные приезды была бездумность, уши глохли от лести, язык проглатывался с яствами, взгляд туманился, упиваясь гладью и ширью, а душа, наслаждаясь, ликовала.

Высокую ноту взяла Асия. Это когда Расулу стало невмоготу.

"Действуй!"

"Я взбунтовался и открыл тайну реке, а она унесла",- отшутился.

"Уж лучше высыхающему колодцу!"

"Почему?"

"Вырастет камыш, вырежут свирель, и она заиграет".

"Пастушью мелодию?"

"Нет. Откроет всем тайну".

Укор? Расул прилежный ученик, который с чего-то вдруг обленился, а она строгая учительница, начитавшаяся книжек долгими зимними ночами в селе, после того как заснут в соседней комнате родители Ильдрыма.

И усмешка Расула вышла кривая.

"Тебя учить? Или перевелись друзья?"

Столько передумал за эти годы Расул, что уже не знает, вправду ли Асия с ним говорила:

"Наверно, я жду, когда начнешь ты, а ты - когда я… Что ж, ты вправе упрекнуть меня. А ведь помню, хотела у тебя рекомендацию взять, но нельзя, родственники".

Прежде говорила иначе.

Еще жив Ильдрым, и было это не на Морском, а в Степном, куда переехала после гибели Ильдрыма, получала красную книжку, здесь тоже по новому кругу рекомендации: Сабир левой рукой долго и аккуратно писал, сидя в кабинете истории и макая перо в фиолетовые чернила, специально купленные, ибо шариковой ручкой нельзя, а Сурен дополнил эпизодом трагической гибели, которую она восприняла "мужественно", слова Сурена были четки и лаконичны, без сантиментов.

И о последующем шаге Асии: объяснить мотивы, подчеркнув, как писал Сурен, моральные аспекты. А третья рекомендация из совхоза, партийного секретаря, под его ответственность; тянул он: подожди да подожди, надо, мол, сначала с нулями решить, что и как.

"И я клялась в заявлении…"

"Мы все клялись".

"И что же дальше?"

"Вот и начни,- он ей,- с сестер".

Расул помнит, что Асия сразу замкнулась, обиделась и в ней сидит глубоко гордость за свой род. Не одна она гордится: и он тоже гордился. Айша была права. "Кто к нам примкнет,- говорила она,- того и вознесем". И вознесла!..

Такие вот страсти времен минувших.