Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни

Врачи неотложной помощи, стремительно прибывающие на место на колесах или на вертолете, пилот которого совершает блестящую посадку на каком-нибудь небольшом клочке земли неподалеку, должны быть готовы в любой момент сделать все, что потребуется.

Но лишь самые храбрые из них врываются в дом и вскрывают грудную клетку пациентам на полу ванной комнаты. После чего неблагодарные судмедэксперты умоляют их в следующий раз подумать о том, чтобы оставить улики для криминалистов. Только этот судмедэксперт позвонил врачу неотложной помощи, которого я хорошо знал, чтобы задать несколько уточняющих вопросов и напомнить ему о разнице наших ролей.

— Не забывай, это не то же самое, что соединить по порядку точки в детской головоломке, — сказал я, и он засмеялся.

— Да, уже когда был внутри, до меня дошло, что я разрезал стенки раны. Погорячился, да еще и в этой чертовой ванной было не развернуться.

Да, крови там было полно. Я подумал: лучше уж он, чем я.

Мне едва ли требовалось объяснять, что было достаточно сделать разрез всего на полсантиметра в сторону от колото-резаной раны, которую нельзя было не заметить, и тогда прояснить обстоятельства смерти было бы намного проще. Причем на исход операции это ровным счетом никак не повлияло бы. На самом деле его операция почти увенчалась успехом. Рана на сердце была успешно зашита: немного адреналина, больше донорской крови и очень много удачи, и он бы мог выжить.

— Я правда думал, что спас его, — с грустью сказал врач неотложной помощи. — Ему резко стало намного лучше, но… что ж, как бы то ни было, мы снова его потеряли.

Полицейские подошли ближе, чтобы увидеть сердце.

— Вы можете видеть, как след от ножа был уничтожен этой операцией. Прекрасная работа, останься он в живых, но теперь я не смогу описать все так подробно, как хотелось бы.

— Погорячился, — сказали они все, прямо как мой коллега.

Старший детектив добавил:

— Как бы то ни было, много улик нам и не надо. Жена под арестом. Скоро она во всем признается.

В этот самый момент его коллега, отвечавший на звонок, снова появился рядом со мной.

— Жена заговорила, — сказал он. — Заявляет, что не делала этого.

— Можешь не говорить! Она готовила ужин, а он случайно споткнулся и упал на нож, — усмехнулся помощник коронера. — Если бы мне платили по фунту каждый раз, когда кто-то падает на нож… Якобы.

— Вам стоит узнать, что говорят о ней соседи, — сказал его коллега.

Этого я не ожидал.

— И что же они говорят?

— Видимо, они из тех пар, что никогда не ссорятся при детях, а вот когда они уходят, все и начинается. Она кричала на всю улицу.

Я подумал о фотографиях детских комнат, заваленных джойстиками, приставками и едва поношенной одеждой. Неужели пары, которые остаются вместе ради детей, действительно думают, будто дети верят, что у них все хорошо?

— Не самые приятные дети, не самая приятная жена, — продолжал полицейский. — Постоянно кричит и материт Дэниела, который, судя по всему, никогда не повышал на нее голоса.

Все синхронно посмотрели на неподвижного Дэниела. Выглядел ли он тихим человеком при жизни? Даже пассивным? Как бы то ни было, его лицо было лишено эмоций и ничего не выражало.

— Говорите, дети тоже кричали? — спросил я.

— В домах по обе стороны живут семьи, так что… полно свидетелей. Один сосед говорит, что дети просто ужас — они с собакой были приветливее, чем с отцом. Орали, оскорбляли его. А потом, когда уходили, за дело бралась мать. Судя по всем рассказам, она настоящий тиран. Значит, сегодня утром мальчики поехали к бабушке, оставив папу с мамой заворачивать целую кучу рождественских подарков. Соседи сразу поняли, что дети ушли — только они за порог, как мать начала вопить.

— Местный констебль говорит, что он не получил повышения, на которое рассчитывал, — добавил младший полицейский.

— Нам всем знакомо это чувство, — пробормотал один из его коллег.

— А еще, — продолжил младший, — у нас двое, нет, трое свидетелей, которые слышали, как она угрожала его убить.

Я поднял брови:

— В самом деле? Вы уверены? И что она сказала?

— Э-э… — Он стал рыться в своих записях. — «Убить бы тебя». По словам другого свидетеля: «Хочу тебя убить». А женщина, что жила слева от них, вроде как слышала «Убью тебя».

— А что говорит жена? — спросил я.

— Она говорит, что он сам себя зарезал.

Снова послышались насмешки, а младший полицейский издал сдавленный смешок, которому, подозреваю, научился у старших коллег в участке.

— На самом деле, — сказал я, — мне кажется, что так оно, скорее всего, и было.

Это один из тех моментов, когда все присутствующие в комнате полицейские поворачиваются к тебе со смесью разочарования и недоверия, потому что ты сказал полную противоположность тому, что они ожидали услышать.

Помощник коронера[41] едва сдержал смех.

— Зарезался? У жены на глазах?

— Да не, — сказал старший детектив. — Не стал бы он резать себя ножом, пока жена подписывает рождественские открытки.

Я повернулся к ним:

— Все указывает на то, что все эти раны он нанес себе сам.

— Да брось, док.

— Но она же не стала бы просто стоять и смотреть, ну как такое возможно?