Семь сувениров

Николай попытался приподняться. Даниил держал его за плечи, помог ему сесть и прислониться головой к стене. Николай открыл глаза и пристально посмотрел на Даниила. Теперь он его видел отчетливо. Теперь он узнал его. В сознание впивались яркие краски на его футболке – красный, желтый, синий, розовый. Николай опять закрыл глаза.

– Вам плохо? Может вызвать скорую?

– Нет. Ни в коем случае, – запротестовал Николай. – Они меня заберут, работа застопорится еще на неделю. Мне нужно закончить все. Закончить буквально сегодня-завтра.

– Хорошо. Тогда я принесу мокрое полотенце и поищу бинты. Если нет, сбегаю вниз, тут аптека за углом.

– Давай.

Даниил поднялся и отправился в сторону ванной. Николай слышал, как тот возится с полотенцем, тем самым, которым он накануне вытирал руки и лицо, слышал, как из крана с шумом полилась вода. Наконец Даниил вернулся и приложил мокрое полотенце к затылку Краснова. Тот немного поежился. Боль была сильной, но терпимой.

– Кровь остановилась, – сказал Даниил. – Видимо, задеты только верхние слои кожи.

Николай кивнул в ответ.

– Пойду, поищу бинт и йод.

– Посмотри на кухне в ящиках.

– Хорошо. Если что, позвоним Василисе Вениаминовне.

– Нет. Не думаю, что это хорошая идея. Если нет, то сходишь вниз, в аптеку.

– Да…

Даниил уже направился на кухню, как Николай вдруг окликнул его:

– Эй, постой! А как ты тут оказался?

Даниил застыл в нерешительности. Казалось, вопрос застал его врасплох, но он скоро собрался, посмотрел на Николая и тихо сказал:

– Дверь была открыта… Меня прислал Исаев. У меня новости для вас. Плохие новости.

– Не сомневаюсь.

– Ладно. Сейчас забинтую вам голову, потом все расскажу.

– Ну давай…

Даниил скрылся в конце длинного и темного коридора. Где-то вдали, очень далеко, как виделось Николаю, загорелся свет. Этот свет переливался то голубоватыми, то розовыми оттенками. Краснов все смотрел и смотрел на эту светящуюся точку. В голове все ходило ходуном. Он никак не мог собраться с мыслями. Перед глазами маячила одна и та же картинка. Он падает, руками скользит по стене, а слева, в сторону входной двери, медленно уходит высокий, широкоплечий незнакомец. Николай точно запомнил, что, кроме продолговатого предмета, похожего то ли на монтировку, то ли на биту, в его руках ничего не было. Еще он припоминал, что тот оглянулся на мгновение, посмотрел на него, но потом Николай окончательно потерял сознание, и все погрузилось в кромешную темноту.

Да. Когда-то давно, в конце 1980-х, слушая песни Цоя, Кинчева, Бутусова и Гребенщикова, он питал иллюзии, что вырвавшись из лап советской общественности, преодолев тиранию единого мнения так называемого народа или, попросту говоря, толпы, он, а вместе с ним и все те, кто так жаждал этой свободы от условных «мы вместе», обретет наконец тот самый сокровенный покой, который позволит ему сосредоточиться, позволит прислушаться к чему-то, что предназначено чем-то вечным только для него одного. Но не тут-то было. Тирания или диктатура толпы, этой болезни народа ХХ века, после 1990-го года стала еще более беспощадной, чем раньше. И речь шла не только о непременной обязанности примкнуть к одному из враждующих лагерей – патриотов или либералов. Этих извечных гвельфов и гибеллинов. Это прежде всего была тирания общества потребления. Все должны были либо продавать, либо покупать, либо брать кредиты, либо выдавать их, либо рекламировать товар, либо его производить. Все должны были соответствовать определенному штрих-коду. Люди превратились в товар, в покупателей товара, в рекламщиков товара. И каждого, кто жил в этом обществе рассматривали только либо как бренд, либо как ширпотреб, либо как производственный брак. Любое особое мнение, любой парадокс воспринимались этим обществом потребления как несоответствие качеству, несоответствие ГОСТу. Он понял, что когда занялся делом Волкова, который, как выяснилось, не соответствовал никаким стандартам, когда он проникся его неоднозначной судьбой, когда стал тонуть в его судьбе, как в непроходимом болоте, он прекратил быть идеальной машиной по производству фильмов, он сломался, он стал представлять угрозу общему процессу работы телевидения. Исаев испугался. Исаев, возможно, стал задумываться о смене его на кого-то другого, как механик, который заменяет сломанную деталь станка на новую. Ему нужен был стандартный, общепринятый, общественный образ Волкова, а не тот, что скрывался где-то там, в глубине, где-то в закоулках этой квартиры.

Спустя минут десять Даниил вернулся, держа обеими руками продолговатый белый ящик. Он присел перед Николаем на корточки и открыл этот ящик.

– Как ни странно… Аптечка… – сказал Даниил.

– А что странного?

– Да так… Мне все кажется, что Вениамин Волков – не человек…

– А кто же? – Николай через силу хихикнул.

– Не знаю… Все эти писатели прошлого мне напоминают то ли памятники, то ли каких-то несуществующих в реальности персонажей со старых фотографий. Они как будто неживые.

– Неживые?

– Да. Бронзовые памятники.

– Но Волкову еще никто памятник не поставил.

– Вот увидите. Поставят.