Семь сувениров

– Ну… И что вы хотите от меня услышать? – спросил он низким бархатистым голосом. Николая пронзило чувство диссонанса. У него никак не складывался единый образ этого убийцы. С одной стороны – красивая внешность, проникновенный, какой-то особенно завораживающий голос, а с другой стороны – семь убийств, совершенных с особой жестокостью. Более того – совершенных не из мести, не с целью ограбления, а как бы вообще без всякой цели. На фото он не производил впечатления больного человека. Он был полон сил и внешнего спокойствия. Ничто не выдавало в нем чудовища.

Послышался голос Волкова. Николай сразу узнал его – сиплый, усталый, прокуренный тембр.

– Расскажите о вашем предпоследнем убийстве.

– Это о каком именно? – переспросил Радкевич.

– Сентябрь 1992 года.

Радкевич долго не отвечал. Он собирался с мыслями. Было слышно, как тот, кто ходил по кабинету, наконец, сел в кресло и начал перебирать бумаги.

– Итак? – переспросил Волков.

– Ну хорошо… Я удивляюсь… Неужели вам приятно все это выслушивать? – обратился Радкевич к Волкову.

– Нет. Неприятно. Более того – невыносимо и отвратительно.

– Тогда зачем вы здесь? – тихо спросил Радкевич.

– Сам не знаю… Наверное… чтобы понять…

– Что понять?

– Сам еще не знаю…

Радкевич громко ухмыльнулся.

– Нравится мне в вас это… Вы честный… Не крутите, не вертите… Говорите, как есть.

– Так все же?

– Ну ладно… Что тут поделаешь… Придется рассказать.

– Да уж придется! – на этот раз прогремел голос Шахова. – Вадим Сергеевич можно без вступлений и углублений…

– Хорошо-хорошо… Вы думаете легко вспоминать это? Я не о моральной стороне дела… я о восстановлении картины… О памяти… Я слышал, что другие убийцы детально помнят свои преступления… я же по каким-то неизвестным мне самому причинам почти ничего не помню. Восстанавливаю буквально по крупицам.

– Не нужно нам здесь рассказывать о тонкостях вашей души… об этом расскажете в другом месте… Здесь нужны факты, подробности содеянного вами… – прорычал Шахов. Николай вспомнил свой разговор со стариком Шаховым и понял, что тот нисколько не изменился с возрастом, возможно, даже стал еще злее и грубее. На этом допросе он себя явно сдерживал из последних сил. Профессия была не из легких, но и характер делал свое черное дело. Николай знал, что следователя уволили из прокуратуры в конце 2000-х под видом провода на пенсию. Как говорили его коллеги, «дождаться не могли»… хотя все в один голос вспоминали о его уникальных способностях раскрывать преступления. У него был нюх на маньяков как у поисковой собаки. И он их искренне ненавидел. Он считал охоту на них не частью своей работы, а личным долгом, выполнением особой миссии по освобождению мира от зла. Да. Он считал их чем-то вроде посланников дьявола, обитателями преисподней, бесчисленными двойниками Сатаны или Люцифера. Он не пытался, как Волков, искать психологическую причину их морального «недуга», он выносил их за рамки таких категорий как «добро» и «зло». По ту сторону… Они были для него за какими-либо границами. Они приходили из тьмы, чтобы погружать светлый мир в черные краски… Николай думал, что, как никто другой, Шахов, посвятивший всю свою жизнь этой погоне, этому маневрированию между бытием и смертью, имел право на такую точку зрения.

– Ну что же… – снова заговорил Радкевич, но уже каким-то новым, потухшим голосом. – Как вы уже сказали, дело было осенью 92-го… Завод остановился… Я потерял работу. Дети заканчивали школу, должны были поступать. Жена продолжала работать, но зарабатывала копейки. В поисках места я стал часто срываться. Приступы холода подступали постоянно, но после последнего убийства я боялся повторений, я даже научился, как мне казалось, задерживать приступы, прерывать их развитие, заглушать на корню. Но вот, получив очередной отказ от потенциального работодателя, я возвращался домой. Было уже поздно. Я ехал в полупустом трамвае. Тащились долго через весь город. Когда проезжали через Фонтанку, мне почему-то неожиданно стало плохо. Это были не просто покалывания в руках, это были судороги и боль во всем теле… Вот… Я встал и пошел по салону вперед. Надо сказать, я почти ничего не видел в тот момент. Мне еще никогда не было так больно. Трамвай подъехал к остановке. Двери открылись и девушка, которая стояла у дверей, стала выходить из вагона. Я направился за ней. На улице мне стало еще хуже. Холод был просто чудовищный. Я шел за ней, еле держась на ногах, еле различая ее саму… Но шел… Не отрывался… Она не замечала меня. Шла… Думала о чем-то своем. Видимо, ей было так же несладко, как всем в 92-м… Одета была бедно. Куртка не по сезону. Очень худая. Я до сих пор помню…

– Помните?!.. – прогремел голос Шахова.

– Да…

– Это хорошо, что помните! Надеюсь, что не забудете до гробовой доски.

Николай услышал шепот. По всей видимости, Волков просил Шахова не перебивать Радкевича. Шахов резко поднялся со стула и стал расхаживать взад-вперед по кабинету. Кто-то зажег сигарету. Выдохнул. Скорее всего, Волков.

– Ну продолжайте же! – гаркнул откуда-то издалека Шахов.