Так как мой опыт изучения арабских настроений в местности гарб сообщил мне твердое мнение по вопросу Рабега (на самом деле, большинство моих мнений были твердыми), я написал в Арабское Бюро генералу Клейтону, к которому меня теперь официально перевели, яростную докладную записку по этому вопросу. Клейтон был доволен моим мнением, что племена могут защищать Рабег месяцами, если будут снабжены советами и пушками, но что они определенно снова разбегутся по своим палаткам, как только услышат о высадке иностранных сил. Далее, план интервенции был технически несостоятелен, так как бригады совсем недостаточно, чтобы защитить позицию, закрыть туркам доступ к близлежащим источникам воды и перекрыть им дорогу к Мекке. Я обвинял полковника Бремона в личных мотивах, не относящихся к войне, не принимающих в счет арабские интересы и значение восстания для нас; и цитировал его слова и поступки в Хиджазе как свидетельство против него. Они придавали достаточную правдоподобность моим наблюдениям.
Клейтон доставил докладную сэру Арчибальду Мюррею, которому понравилась ее сила и едкость, он сразу же послал ее телеграфом домой в Лондон как доказательство, что даже в собственном лагере арабские эксперты, просившие, чтобы пожертвовали ценными войсками, разделились во мнениях о мудрости и честности этого шага. Лондон запросил объяснений; и атмосфера медленно прояснялась, хотя в менее острой форме вопрос Рабега тянулся еще два месяца.
Моя популярность в штабе Египта, обязанная собой тому, что я внезапно поддержал предубеждения сэра Арчибальда, была мне в новинку и достаточно забавна. Они стали проявлять вежливость ко мне и говорить, что я наблюдателен, что у меня есть острый стиль и характер. Они указывали, каким благом с их стороны было освободить меня для арабского дела в его трудном положении. За мной послал главнокомандующий, но по пути меня перехватил встревоженный адъютант и повел сперва на аудиенцию к начальнику штаба, генералу Линден-Беллу. До такой степени чувствовал он своим долгом поддерживать сэра Арчибальда в его прихотях, что обычно их двоих объединяли в общего противника. Так что я был изумлен, когда при моем появлении он вскочил на ноги, наклонился вперед, схватил меня за плечо и прошипел: «Теперь только не напугайте его: не забудьте, что я скажу!»
На моем лице, вероятно, отразилась растерянность, так как его единственный глаз стал ласковым, и он усадил меня, и мило заговорил об Оксфорде, и что за прелесть быть студентом, и об интересе к моему докладу о жизни в рядах Фейсала, и о своей надежде, что я вернусь туда, чтобы вести дальше так хорошо начатое дело, перемежая эти любезности замечаниями о том, как нервничает главнокомандующий, и как он беспокоится обо всем, и как необходимо дать ему успокоительную картину дел — но только не в розовом цвете, поскольку они не могут позволить себе отвлекаться ни под каким видом.
В душе я был крайне удивлен и пообещал вести себя хорошо, но отметил, что я стремлюсь обеспечить арабам дополнительные припасы, оружие и офицеров, в которых они нуждаются, и, чтобы добиться этого, я должен привлечь на свою сторону все интересы, если необходимо (потому что на пути долга я ни перед чем не остановлюсь) — даже волнение главнокомандующего; на этом месте генерал Линден-Белл меня прервал, сказав, что снабжение — это его роль, и тут ему не надо напоминаний, и он считает, что сразу же, здесь и сейчас, может подтвердить свою решимость сделать для нас все, что в его силах.
Считаю, что он сдержал свое слово и был честен с нами впоследствии. Я весьма утешил его начальника.
Книга II. Начало арабского наступления