Семь столпов мудрости

Дюны были узкими. В полвосьмого мы были на яркой равнине прозрачного песка, смешанного с галькой, усеянного высоким кустарником и колючками, с несколькими хорошими акациями. Мы проехали через нее очень быстро, лично я — с некоторыми трудностями; так как я не был умелым всадником, движение измотало меня, в то время как пот бежал у меня по лбу и падал, вызывая жгучую боль, на мои засыпанные песком и израненные солнцем веки. Приятно было, когда капля пота падала с клока волос на щеку, внезапно холодная, неожиданно освежающая, как всплеск воды; но этого было недостаточно, чтобы возместить тяготы жары. Мы двигались, пока песок не уступил место чистой гальке, а затем снова уплотнился в русле крупной долины, проходя по мелкому, переплетенному устью к морю.

Мы пересекли подъем, и вдали открылся широкий вид на дельту вади Йенбо, крупнейшую долину Северного Хиджаза. Она казалась живой рощицей тамариска и терновника. Справа, в нескольких милях вверх по долине, темнели пальмовые рощи Нахль Мубарак, деревни и садов джухейн клана бени-ибрагим. В отдалении перед нами лежал массив Джебель-Рудва, так неожиданно нависающий над Йенбо, хотя находился более чем в двадцати милях оттуда. Мы видели его из Мастуры, так как это была одна из великих гор Хиджаза, еще чудеснее из-за того, что поднимались гребнем на краю плоской Техамы. Мои спутники чувствовали себя как дома под его защитой; там, на равнине, колеблющейся в невыносимом зное, мы укрылись в тени под ветвями лиственной акации у тропы и дремали всю середину дня.

Днем мы напоили наших верблюдов солоноватой водой из отверстия в песчаном русле рукава реки, перед аккуратной оградой из пушистого тамариска, и затем двигались два часа уже легче. Наконец мы остановились на ночлег в типичной техамской местности — обнаженный, медленно разрастающийся песок и гребни из гальки, с мелкими долинами.

Шерифы развели костер из душистого дерева, чтобы испечь хлеба и вскипятить кофе; и мы сладко заснули под соленым морским ветром, холодившим наши обожженные лица. Мы поднялись в два часа утра и пустили рысью наших верблюдов через бесформенную равнину твердой гальки и мокрого песка в Йенбо, возвышавшийся стенами и башнями на рифе кораллового известняка на двадцать футов над нами. Меня провели прямо через ворота по разрушенным пустым улицам — Йенбо был наполовину мертвым городом с тех пор, как открылась Хиджазская железная дорога — в дом Абд эль Кадера, агента Фейсала, очень сведущего, умелого, спокойного и полного достоинства человека, с которым мы вели корреспонденцию, когда он был почтмейстером в Мекке, а Управление геодезии в Египте готовило марки для нового государства. Его только что сюда перевели.

С Абд эль Кадером, в его доме, выстроенном в живописном беспорядке над опустошенной площадью, откуда выходило столько караванов в Медину, я провел четыре дня, ожидая корабля, который, казалось, не собирался прибывать в пункт назначения. Однако, наконец, появилась «Сува» с капитаном Бойлем[45], который доставил меня назад в Джидду. Это была моя первая встреча с Бойлем. Он много сделал в начале восстания, и ему предстояло сделать значительно больше в будущем; но мне не удалось произвести на него хорошее ответное впечатление. Я был измотан путешествием и не имел багажа. Хуже того, я носил туземный головной платок как дань уважения арабам. Бойль этого не одобрял.

Наша настойчивость в ношении шляп (вызванная непониманием того, что такое тепловой удар) привела Восток к мысли о том, что это для нас имеет какое-то значение, и после долгих раздумий наиболее мудрые головы среди них заключили, что христиане носят эту жуткую вещь, чтобы ее широкие поля ограждали их слабые глаза от чуждого им зрелища Бога. Так что это было постоянным напоминанием мусульманам, что христиане Бога не любят и не понимают. Британцы считали, что это их предубеждение, мщение за нашу ненависть к головному платку, надлежит исправить любой ценой. Если они не желают нас видеть в шляпах, они не получат нас ни в каком виде. Я же научился в Сирии перед войной носить при необходимости полное одеяние араба без стесненности и без смущения в обществе. В таком платье было неловко бегать по лестницам, но головной платок был даже удобнее в таком климате. Так что я принял его, когда скакал верхом по суше, и теперь должен был носить его под огнем неодобрения на корабле, пока какая-нибудь лавка не продаст мне шапку.

В Джидде стоял «Эвриал» с адмиралом Вэмиссом[46], снаряженный в Порт-Судан, где сэр Росслин мог посетить сэра Реджинальда Уингейта в Хартуме. Сэр Реджинальд как сердар египетской армии был поставлен командовать британской военной стороной арабской авантюры на место сэра Генри Мак-Магона, который продолжал направлять его политику; и мне было необходимо увидеть его, чтобы поделиться впечатлениями. Поэтому я упросил адмирала дать мне пропуск через море и место в его поезде на Хартум. Это он предоставил мне охотно, сам подвергнув меня подробному допросу.