Семь столпов мудрости

Кровная вражда была номинально забыта, и действительно находилась в подвешенном состоянии на шерифской территории: племена билли и джухейна, атейба и аджейль жили и сражались в армии Фейсала плечом к плечу. В то же время членов одного племени смущали члены другого, и внутри племени ни один не мог довериться соседу. Каждый мог быть, и обычно был, всем сердцем против турок, но при случае на поле боя не хотел упустить возможность заодно послужить семейной распре против врага семьи. Следовательно, они не могли атаковать. Один отряд турок, крепко засевший в траншеях в открытой местности, мог победить всю их армию; и поражение с его жертвами закончило бы войну обычным ужасом.

Я заключил, что племена были хороши только для обороны. Развившаяся в них непоседливость сделала их ловкими грабителями и подзадоривала их взрывать рельсы, нападать на караваны, красть верблюдов; но они были слишком свободолюбивы, чтобы выносить приказы или сражаться в команде. Из людей, которые могут прекрасно сражаться в одиночку, обычно выходят плохие солдаты, и эти разбойники не казались мне объектом для нашей муштры; но если бы мы вооружили их легкими автоматами типа «льюис», чтобы они сами управлялись с ними, они могли удерживать свои горы и служить эффективным заслоном, перед которым мы можем выстроить, возможно, в Рабеге, арабскую регулярную подвижную колонну, способную встретить турецкие силы, отвлеченные партизанской войной, и разбить их по частям. Для такого корпуса настоящих солдат не потребуется рекрутов из Хиджаза. Он должен быть сформирован из твердых, мало воинственных сирийских и месопотамских горожан, уже перешедших на нашу сторону, и арабскоязычных офицеров, обученных в турецкой армии, такого склада и с такой биографией, как Азиз эль Масри или Мавлюд. Они в конечном счете завершат войну ударом, пока племена вокруг затевают стычки, мешают и отвлекают турок своими набегами, как булавочными уколами.

Хиджазская война при этом была бы войной дервишей против регулярных войск. Борьба шла бы в скалистой, горной, пустынной местности (к которой прилагалась дикая орда горцев) против врага, которого немцы настолько избаловали снаряжением, что он почти потерял способность к простой драке. Горный пояс был раем для снайперов, а снайперами арабы были искусными. Две-три сотни решительных людей, знающих окрестности, могли держать любой их отрезок, потому что склоны были слишком крутыми для штурма с помощью лестниц. Долины, в которых находились единственно годные дороги, на многие мили были не столько долинами, сколько расселинами или теснинами, иногда в двести ярдов шириной, но иногда — только в двадцать, полными изгибов и поворотов, в тысячу или четыре тысячи футов глубиной, пустынными на поверхности и обрамленные с каждой стороны безжалостным гранитом, базальтом и порфиром, не полированными склонами, а зазубренными, расколотыми, заостренными, из тысяч зубчатых кусков, твердых, как металл, и почти таких же острых.

На мой первый взгляд казалось невозможным, чтобы без предательства части горных племен турки посмели бы пробиваться. Даже в союзе с предателями было бы опасно проходить через горы. Враг никогда не мог быть уверен, что переменчивое население не отвернется снова; и иметь такой лабиринт дефиле в тылу, вдоль линий связи, было бы хуже, чем иметь его во фронте. Без дружбы с племенами турки могли владеть только той землей, на которой стояли их солдаты; и линии столь длинные и сложные поглотили бы тысячи людей в две недели и не оставили бы ничего на фронте.

Тревогу вселяло только то, что туркам явно удалось напугать арабов артиллерией. Азиз эль Масри в войне турок с итальянцами в Триполи увидел там тот же ужас, но также увидел, что он со временем проходит. Мы могли надеяться, что так случится и здесь; но пока что звук выстрела из пушки заставлял людей разбегаться далеко за пределы досягаемости. Они судили о разрушительной силе оружия пропорционально производимому им шуму. Они не боялись пуль, а на самом деле не слишком боялись и смерти; только способ умереть под огнем снарядов был для них непереносим. Мне казалось, что их моральную уверенность можно восстановить только наличием пушек на их стороне, полезных или бесполезных, но производящих шум. От великолепного Фейсала до последнего мальчишки-оборвыша, темой разговоров в армии была артиллерия, артиллерия, артиллерия.

Когда я рассказал им о высадке пятидюймовых гаубиц в Рабеге, они обрадовались. Такие новости почти уравновесили в их умах последнее их поражение в вади Сафра. От пушек им не было на деле никакой пользы: вообще мне казалось, что они могут наделать арабам вреда, так как их добродетель — подвижность и ум, и, дав им пушки, мы стеснили бы их движения и убавили эффективность. Только вот если мы не дадим им пушек, они выйдут из игры.