Семь столпов мудрости

Я хотел спать, потому что назавтра мне предстояла работа; но не мог. Дамаск был вершиной двух лет наших сомнений, и мой ум отвлекали обрывки всех идей, что были использованы или отвергнуты в это время. К тому же в Кизве было душно, стояли испарения от слишком многих деревьев, слишком многих растений, слишком многих людей: микрокосм переполненного мира, что ждал впереди.

Оставляя Дамаск, немцы подожгли полевые склады и склады боеприпасов, поэтому через каждые несколько минут нас оглушали взрывы, от вспышек которых небо белело пламенем. Земля, казалось, сотрясалась с каждым таким разрывом; мы поднимали глаза к северу и видели, как бледное небо вдруг пронзали снопы желтых искр, когда снаряды, подброшенные на огромную высоту из каждого взрывающегося магазина, поочередно взрывались, как пучки ракет. Я повернулся к Стирлингу и прошептал: «Дамаск горит», — с болью думая о том, что платой за свободу будет великий город, обращенный в руины.

Когда пришел рассвет, мы приблизились к вершине хребта, стоявшего над городом-оазисом, боясь взглянуть на север и увидеть развалины; но вместо этого, среди безмолвных садов, в зеленых пятнах дрожащего речного тумана лежал город, прекрасный, как всегда, подобный жемчужине под утренним солнцем. О ночной сумятице напоминал только плотный, высокий столб дыма, поднимавшийся угрюмой чернотой над складом Кадема, вокзала Хиджазской дороги.

Мы проехали в машине по прямой дороге, защищенной стеной, через орошаемые поля, на которых крестьяне только что начали трудовой день. Галопом с нами поравнялся всадник, увидев наши головные платки в машине, весело поздоровался, держа в руке кисть желтого винограда: «Добрые вести: Дамаск приветствует вас». Он прибыл от Шукри.

Насир был прямо за нами; мы доставили ему известия, чтобы его вступление было почетным, он заслужил это в пятидесяти битвах. Рядом с Нури Шааланом, в последний раз он заставил свою лошадь перейти на галоп и исчез на длинной дороге в облаке пыли, неохотно висевшем в воздухе среди брызг воды. Чтобы дать ему начать как следует, мы со Стирлингом нашли небольшой ручей, холодный на глубине крутого дна. Там мы остановились помыться и побриться.

Какие-то индийские солдаты углядели нас, нашу машину, оборванные армейские шорты и мундир водителя. Я был полностью в арабском платье; Стирлинг, не считая головного убора, выглядел военным офицером британского штаба. Сержант, тупой и несдержанный, решил, что взял нас в плен. Освободившись из-под его ареста, мы рассудили, что должны идти за Насиром.

Довольно спокойно мы проехали по длинной улице к зданию правительства на берегу Барады. Дорога была забита людьми, которые выстраивались у обочины, на дороге, высовывались из окон, стояли на балконах, на крышах. Многие плакали, некоторые слабо аплодировали, самые смелые выкрикивали наши имена: но в основном они глядели, глядели, и глаза их сияли радостью. Движение, как долгий вздох, от ворот до центра города, отмечало нам путь.

В палате дела обстояли иначе. Ступени были заполнены волнами людей: они вопили, обнимались, плясали, пели. Толпа пробила нам дорогу в вестибюль, где были сияющий Насир и Нури Шаалан, они сидели. Окружая их с двух сторон, стояли Абд эль Кадер, мой давний враг, и Мохаммед Саид, его брат. Я онемел от изумления. Мохаммед Саид выскочил вперед и прокричал, что они, внуки Абд эль Кадера, эмира, вместе с Шукри эль Айюби из рода Саладина, вчера сформировали правительство и объявили Хуссейна «королем арабов», перед лицом присмиревших турок и немцев.

Пока он витийствовал, я обернулся к Шукри, который не был государственным мужем, но был любим народом, почти мученик в его глазах после того, что он претерпел от Джемаля. Он рассказал мне, что оба алжирца, одни во всем Дамаске, стояли за турок, пока не увидели их бегство. Затем со своими соотечественниками они ворвались в комитет Фейсала, на его секретное заседание, и грубо захватили власть.

Они были фанатиками, идеи их были теологическими, а не логическими. Я обратился к Насиру, собираясь через его посредство пресечь их дерзость с самого начала; но нас отвлекли. Воющая толпа вокруг нас разделилась, как будто ее прорезало лезвие, распалась направо и налево среди сломанных стульев и столов. И сразу трубой взревел знакомый оглушительный голос, заставив всех замереть на месте.

На пустом пространстве оказались Ауда абу Тайи и Султан эль Атраш, вождь друзов, вцепившись друг в друга. Их приближенные рванулись вперед, а я бросился их разнимать, столкнувшись с Мохаммедом эль Дейланом, полным тех же намерений. Вместе мы расцепили их и заставили Ауду отступить на шаг, в то время как Хуссейн эль Атраш втолкнул более легкого Султана в толпу и увлек в боковую комнату.