Семь столпов мудрости

Ауда был слишком ослеплен гневом, чтобы быть в здравом уме. Мы доставили его в большой зал здания, необъятную, помпезную, раззолоченную комнату, тихую, как могила, так как все двери, кроме нашей, были заперты. Мы втолкнули его в кресло, где он с пеной на губах кричал в припадке, пока голос его не сорвался; его тело выгибалось и дергалось, руки судорожно хватались за любое ближайшее оружие, лицо набухло кровью, голова была непокрыта, и длинные волосы закрывали глаза.

Султан первым напал на старика, и неуправляемый дух Ауды, всю жизнь опьяненного вином своеволия, рвался смыть оскорбление кровью друзов. Пришел Заал с Хабзи, и четверо-пятеро из нас вместе укрощали его: но прошло полчаса, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы нас слышать, и еще полчаса — до того, как он пообещал оставить свое требование удовлетворения на три дня в руках Мохаммеда и моих. Я вышел и велел убрать Султана эль Атраша из города как можно скорее, а затем стал искать Насира и Абд эль Кадера, чтобы привести в порядок их правительство.

Их не было. Алжирцы убедили Насира зайти к ним в дом освежиться. Это было нам на руку, потому что были более срочные общественные дела. Нам следовало доказать, что старые времена кончились, и у власти национальное правительство; для этого Шукри, как действующий губернатор, был бы лучшим моим орудием. Поэтому мы отправились на «голубом тумане», чтобы показать себя, и возвышение Шукри во власть само по себе было для горожан знаменем революции.

Когда мы вышли в город, нас приветствовал народ на мили вокруг: раньше были сотни, теперь — тысячи. Каждый мужчина, женщина и ребенок в этом городе с населением в четверть миллиона душ, казалось, вышли сегодня на улицы, ожидая только вспышки нашего появления, чтобы их души воспламенились. Дамаск сходил с ума от радости. Мужчины в знак приветствия срывали с голов фески, женщины — покрывала. Жители швыряли цветы, ткани, ковры на дорогу перед нами: их жены наклонялись через перила балконов, крича от радости, и обливали нас из ковшиков благовониями.

Нищие дервиши взяли на себя роль глашатаев, они бежали спереди и сзади, завывая и царапая себя в неистовстве; а сквозь выкрики и пронзительные вопли женщин пробивалась волна ревущих мужских голосов, скандирующих: «Фейсал, Насир, Шукри, Оренс», которая начиналась здесь, катилась по площадям, вдоль по рынку, по длинным улицам, к Восточным воротам, вокруг стены, и назад, в Мейдан; и вырастала стеной крика вокруг нас, у крепости.

Мне рассказали, что Шовель на подходе; наши машины встретились у южной окраины. Я описал возбуждение в городе, и что наше новое правительство не может до следующего дня гарантировать административную службу, но завтра я буду ждать его, чтобы обсудить его и мои нужды. Тем временем я принял на себя ответственность за общественный порядок, только просил его не впускать своих людей, ведь сегодняшней ночью городу предстоит такой карнавал, какого здесь не видели шестьсот лет, и это гостеприимство может подорвать их дисциплину.

Шовель неохотно последовал моему совету, моя уверенность одержала верх над его сомнениями. Как и Бэрроу, он не имел инструкций, что делать с захваченным городом, и, когда мы вступили во владение, сознавая свой путь, ясную цель, подготовленные процессы и средства, которые есть в нашем распоряжении, ему не оставалось ничего иного, как позволить нам продолжать. Годвин, начальник его штаба, выполняющий техническую работу, как солдат, был в восхищении, что не он отвечает за гражданское правительство. Его заступничество подкрепило мои уверения.