Семь столпов мудрости

Прожив год в благоденствии, он был ограблен в дороге, потеряв верблюда и груз. В качестве компенсации у него забрали лавку. После этого краха он сберег достаточно денег, чтобы поступить вооруженным в верблюжью полицию шерифа. За заслуги его произвели в нижние чины, но его привычка драться на кинжалах и сквернословить привлекали слишком много внимания в его отделении; его порочная утроба насыщалась скверной в притонах каждой столицы Аравии. Все чаще его губы подрагивали от сардонического, сального, обманчивого смеха; и он сам подписал себе приговор, когда напал на одного завистливого атейби в суде, на глазах у разгневанного шерифа Шаррафа.

Обладая жестким чувством приличий, Шарраф подверг Абдуллу самому суровому наказанию, от которого тот чуть не умер. Оправившись, он поступил к Шаррафу на службу. Когда разразилась война, он был ординарцем ибн Дахиля, капитана аджейлей у Фейсала. Его репутация росла; но мятеж в Веджхе перевел ибн Дахиля на должность посла. Абдулле не хватало товарищества рядовых, и ибн Дахиль дал ему письменную рекомендацию, чтобы он поступил ко мне.

В письме говорилось, что в течение двух лет он был преданным, но непочтительным, по обыкновению сынов греха. Он был самым опытным из аджейлей, успев послужить каждому принцу в Аравии, и от каждого его выгоняли после побоев и тюрьмы за чрезмерную, вызывающую индивидуальность. Ибн Дахиль сообщал, что в верховой езде Нахаби не знает равных, он признанный мастер в обращении с верблюдами, храбр, как любой из сынов Адама; эта храбрость давалась ему легко, поскольку он был слеп к опасности. Действительно, он был идеальным вассалом, и я тотчас же его нанял.

У меня на службе он всего однажды оказался в тюрьме. Это было в штабе Алленби, когда начальник военной полиции в отчаянии позвонил мне и сказал, что у двери главнокомандующего обнаружен вооруженный дикарь, он без сопротивления приведен в караульное помещение, где сидит и ест апельсины, как будто заплатил за них, и объявляет себя моим сыном, одним из псов Фейсала. И апельсины уже кончаются.

Так Абдулла впервые в жизни узнал, что такое телефонный разговор. Он сказал начальнику полиции, что такое удобство составило бы честь любой тюрьме, и церемонно распрощался. Для него не могло быть и речи, чтобы ходить по Рамле без оружия, и ему дали пропуск, чтобы узаконить его меч, кинжал, пистолет и винтовку. Первое, что он сделал, получив пропуск — снова навестил караулку, одарив сигаретами всю военную полицию.

Он экзаменовал желающих поступить на мою службу, и, благодаря ему и Зааги, другому моему командиру (суровому человеку, из прирожденных офицеров), вокруг меня собралась прекрасная опытная команда. Британцы в Акабе звали их головорезами, но они резали головы только по моему приказу. Возможно, в глазах других было недостатком то, что они не признавали никаких авторитетов, кроме моего. Но, когда я был в отлучке, они были добры к майору Маршаллу и занимали его непостижимым для него разговором об особенностях верблюдов, их дрессировке и болезнях, с рассвета до ночи. Маршалл был очень терпелив, и двое-трое из них сидели наготове у его постели с первыми лучами солнца, ожидая, когда он придет в себя, и они смогут продолжить его образование.

Добрую половину из них (около пятидесяти из девяноста) составляли аджейли, нервные, подвижные поселенцы Неджда, цвет и краса армии Фейсала, и забота о верховых верблюдах была отличительной чертой их службы. Они звали их по имени за сотню ярдов, оставляли на них все снаряжение, когда спешивались. Будучи наемниками, аджейли не могли хорошо работать без хорошей оплаты, и, когда им платили плохо, теряли свою репутацию; но самый храбрый личный подвиг в арабской войне принадлежал одному из них — он дважды переплывал по подземному каналу в Медину и вернулся с полным докладом об осажденном городе.

Я платил своим людям шесть фунтов в месяц, стандартный заработок в армии для человека с верблюдом, но снаряжал их на своих животных, так что деньги были чистой прибылью; это делало службу завидной и предоставляло в мое распоряжение охотников в лагере. В мое расписание, так как я был занят больше обычного, входили долгие, трудные и внезапные поездки. Обычно араб, для которого верблюд составлял половину его богатства, не мог позволить себе изнурять его, путешествуя с требуемой мне скоростью: такая езда была трудна и для человека.

Поэтому я должен был иметь при себе снаряженных всадников на моих собственных животных. Мы покупали за высокую цену самых быстрых и сильных верблюдов, каких только можно было приобрести. Мы выбирали их за скорость и силу — неважно, как тяжело и утомительно было бы на них ехать: на самом деле, часто мы выбирали верблюдов с тяжелой для ездока поступью как самых выносливых. Их сменяли или оставляли отдыхать в нашей собственной ветеринарной лечебнице, когда они становились тощими; и с их седоками обращались так же. Каждый отвечал перед Зааги головой за состояние своего животного и его сбруи.