Семь столпов мудрости

Меня провели через высокий забор к группе из множества бараков и нескольких зданий. Мы прошли в грязную комнату, перед которой была земляная терраса, на которой сидел тучный турецкий офицер, подвернув под себя одну ногу. Он едва взглянул на меня, когда сержант ввел меня и долго ему что-то докладывал по-турецки. Он спросил мое имя: я назвался Ахмедом ибн Багром, черкесом из Кунейтры. «Дезертир?» «Но у нас, черкесов, нет военной службы». Он повернулся, уставился на меня и очень медленно сказал: «Ты лжец. Запиши его в твой отряд, Хассан Човиш, и сделай все необходимое, пока бей не пошлет за ним».

Они отвели меня в караулку, занятую в основном большими деревянными кроватями, на которых лежало или сидело около дюжины людей в неопрятной форме. У меня отобрали пояс и нож, заставили тщательно помыться и накормили. Я провел там долгий день. Меня не отпускали ни на каких условиях, но пытались обнадежить. В жизни солдата не все так плохо. Завтра, может быть, мне будет позволена отлучка, если я этим вечером доставлю бею удовольствие. «Беем», по всей видимости, был Нахи, губернатор. Если он рассердится, сказали они, меня отправят на обучение в пехоту на сборный пункт в Баальбеке. Я сделал вид, что, по-моему, ничего хуже в этом мире и быть не может.

Вскоре после наступления темноты за мной пришли трое. Казалось, был шанс убежать, но один все время меня держал. Я проклинал свой маленький рост. Наш путь пересек рельсы, где было шесть колей, помимо запасных путей паровозного депо. Мы прошли через боковые ворота, по улице, через площадь, к отдельному двухэтажному дому. Снаружи были часовые, и виднелись очертания других, развалившихся у темного входа. Меня провели наверх в комнату бея; или, скорее, в его спальню. Это был еще один плотный человек, возможно, сам черкес, он сидел на кровати в ночной рубашке, дрожа и потея, как будто в лихорадке. Когда меня туда втолкнули, он опустил голову и махнул охране, чтобы они уходили. Еле слышным голосом он приказал мне сесть на полу перед ним, и после этого замолчал; в то время как я глядел на макушку его большой головы, где стояли торчком жесткие волосы, не длиннее, чем темная щетина на его щеках и подбородке. Наконец он оглядел меня и приказал встать: затем повернуться. Я повиновался; он бросился назад на кровать, и повлек меня за собой, обхватив руками. Когда я понял, чего ему надо, я завертелся из стороны в сторону, радуясь, что мы с ним равны, по крайней мере, в драке.

Он начал ко мне подлизываться, говорить, какой я белый и свежий, какие у меня изящные руки и ноги, и что он избавит меня от муштры и дежурства, сделает своим адъютантом, даже будет мне платить, если я его полюблю.

Я упрямился, так что он поменял тон, и резко приказал мне снять подштанники. Когда я замешкался, он вцепился в меня, и я его оттолкнул. Он хлопнул в ладоши, вызывая часовых, которые вбежали и скрутили мне руки. Бей стал осыпать меня угрозами, и заставил того, кто держал меня, разорвать на мне одежду по частям. Глаза его округлились, когда он увидел на моей коже наполовину зажившие раны от пуль, которые задели меня не так давно. Наконец он тяжело поднялся на ноги, с блеском в глазах, и начал меня лапать. Я терпел это некоторое время, пока он не дошел до скотства; а затем поддал ему коленом.

Он повалился на кровать, сжимаясь в комок и стоная от боли, в то время как солдат крикнул капрала, а другие трое схватили меня за руки и за ноги. Как только я стал беспомощен, к губернатору вернулась смелость, и он плюнул в меня, поклявшись, что заставит меня просить пощады. Он снял туфлю и ударил меня несколько раз по лицу, пока капрал держал меня за волосы, чтобы я не отворачивался от ударов. Он наклонился вперед и вцепился зубами в мою шею, пока не пошла кровь. Потом он поцеловал меня. После этого он снял у одного из людей штык. Я думал, он собирается убить меня, и был огорчен; но он только зацепил пальцами участок между моими ребрами, проколол его, с заметным трудом, и повернул лезвие наполовину. Это было больно, и я дернулся, тем временем кровь текла по моему боку и капала на бедро. Он казался довольным и размазал ее кончиками пальцев по моему животу.

В отчаянии я заговорил. Его лицо изменилось, и он замер, затем с усилием справился со своим голосом и значительно сказал: «Ты должен понимать, о чем я знаю: лучше будет, если ты сделаешь то, чего я хочу». Я был ошеломлен, и мы уставились друг на друга в молчании, а тем временем люди, которые чувствовали, что внутренний смысл выходит за рамки их опыта, беспокойно задвигались. Но это был, очевидно, выстрел наудачу, и сам он не имел в виду, или не хотел иметь в виду то, чего я опасался. Я не мог больше доверять своему предательскому языку, который всегда подводил меня в опасности, и, наконец, вскинул подбородок, что было знаком отказа на Востоке; тогда он сел и почти шепотом приказал капралу вывести меня и как следует проучить.