Незаурядное мастерство китайского художника Сюй Бина (род. 1955) и его внимание к традиционным эстетическим ценностям своей страны предопределили успех созданной им Книги с небес – тонкого и сильного разоблачения авторитарных режимов и сговора между языком и властью. Книга с небес явилась китайским примером постмодернистской «шокирующей старины», которая в конце 1970-х годов (сначала на Западе, а затем и по всему миру) начала вытеснять «шокирующую новизну» растерявшего свой революционный запал модернизма. Сюй Бин абсурдистски обыграл идею культурного выравнивания, которому, в представлении Мао Цзэдуна и китайских коммунистов, способствовал социализм: его произведение посвящено вымышленному проекту насаждения в Китае всеобщей неграмотности. Вместе с тем Книга с небес захватывает и другие контексты – например, влияние глобализированной культуры западного капитализма, в которой все языки претерпевают трансформацию, иногда приводящую к их полному исчезновению. Порой капитализм воздействует на язык еще более тлетворно, чем коммунизм: достаточно указать на банализацию и коммерциализацию языка в рекламе.
Книга с небес. 1987–1991. Смешанная техника. Размеры варьируются. Музей искусств, Гонконг
Исторический ключ
Впервые представленная в Пекине в 1988 году, Книга с небес произвела сенсацию. В то же время Сюй Бин, активный участник «Новой волны» в китайском искусстве, навлек на себя критику как со стороны функционеров официальной культуры, которые сочли его работу намеренно усложненной, так и со стороны прогрессивных художников и критиков, усмотревших в ней чрезмерную уступку традиции.
Как пояснял Сюй, его целью было показать сложившуюся в Китае «неразделимую смесь социализма, Культурной революции, реформ (периода после смерти Мао), вестернизации и модернизации»[68]. В инсталляции, которую составляют четыре переплетенные традиционным способом книги с четырьмя тысячами иероглифов, свитки на стенах и пояснения, он заострил внимание на различных сторонах идеологического потенциала языка, а также на столкновениях прошлого и настоящего в современном Китае. Прямоугольник из четырех томов, лежащих на земле, и свитки, свисающие сверху, отражают извечный дуализм неба и земли.
Термин, служащий названием работы, – тяньшу — буквально переводится как «божественные письмена», но может обозначать и священные тексты, и «тарабарщину» – неясное или неразборчивое письмо[69]. С лингвистической точки зрения тексты Сюя абсолютно бессмысленны: основываясь на реальном китайском алфавите, он специально придумал иероглифы, лишенные всякого семантического наполнения, чтобы создать книгу, не способную выполнить ожидаемую от нее функцию. Это пустая книга, которая внешне ничем не отличается от других, наполненных содержанием. Иероглифы Сюя представляют собой, по выражению современного китайского поэта Бэя Дао, «пиктографию, утратившую свое звучание»[70]. Сюй использовал условности китайской письменности и каллиграфии для подрыва освященной веками традиции, подвергнув критическому анализу не только язык и современную культуру своей страны, но и функцию языка в целом.
Специфическим контекстом для предпринятого Сюем проекта насаждения неграмотности послужила история преобразований китайского языка при коммунизме. Во время Культурной революции (1966–1976), когда Сюй был ребенком, в Китае развернулась кампания планомерного искоренения четырех «пережитков» – старых идей, традиций, обычаев и привычек. Очистке от «реакционных» элементов был подвергнут коммунистами и китайский язык. В целях распространения грамотности Мао распорядился упростить иероглифическое письмо. Партийные лозунги основывались главным образом на повседневных китайских речевых моделях – коротких и общепонятных ритмичных фразах, но в то же время коммунисты активно обращались к классической китайской литературе, заимствуя из них проверенные решения, чтобы донести до аудитории свои идеи. Язык подвергался строгой цензуре и использовался в пропагандистских целях.
Чистки Мао неизбежно затронули не только язык, но и тех, кто им пользовался. Как отмечает Сюй, радикальное воздействие Мао на китайскую культуру «коренилось в предпринятой им реформе языка. <…> Любое вмешательство в письменное слово затрагивает самую суть культуры. Любое намеренное преобразование языка сопровождается вторжением в механизм мышления человека. Мой опыт работы с письменным словом позволил мне это понять»[71].
Биографический ключ