Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера

Меня выписали через пять дней со строгим наказом выполнять все предписания врача, расписанные на пяти альбомных листах очень мелким шрифтом. Риди, присутствовавший при выписке, изрядно повеселился, наблюдая за тем, как я согласно киваю головой, в такт перечислению всех пунктов этого безусловно очень важного документа. Который, кстати, оказался в мусорной корзине, стоящей возле входа в госпиталь, сразу же после того как мы вышли. Чувствовал я себя нормально, бегать, прыгать и драться сразу же после выписки, не собирался, и все остальные советы доктора автоматически перешли в разряд ненужных. Прячась от вездесущих журналистов, которые осаждали в последние дни не только Чейсов и остальных освобожденных заложников, но и меня — видимо для круглого числа — мы ушли с заднего входа, туда, где уже стояла дикова консервная банка с двигателем. Я поморщился:

— Слушай, ты же вроде обещал мне, что поменяешь эту археологическую древность на что-нибудь более или менее приличное.

— Она мне нравится, — Риди пожал плечами, — Вот станет раритетом и продам.

— Еще бы нашелся кретин, который это купит, — съехидничал я, садясь рядом с водительским креслом.

Мы ехали в Чикаго.

Дик вел машину молча, следя за дорогой — похолодало, и на трассе был гололед. Я смотрел, как белые снежинки летят на лобовое стекло, превращая шоссе перед нами в кружево. Из динамиков лилась странная мелодия, похожая по ощущениям то ли на горный водопад, то ли на острые грани прозрачного первого льда.

— Что это? — я кивнул в сторону проигрывателя.

— Что? А, это… Это Григ. "Пер Гюнт". Нравится?

— Красиво… — пробормотал я. Музыка подходила моему сегодняшнему "снежному" настроению так, что захватывало дух.

Дик усмехнулся и сосредоточился на дороге.

Я снова отвернулся к окну.

С Риди мы отродясь не ездили в такой тишине: то он скандалил по всяким мелочам вроде пары-тройки украденных бумажников, то я высказывал свое мнение о героической полиции Соединенных Штатов Америки и о Ричарде Риди в частности, но наша сегодняшняя игра в "молчанку" была закономерной. Нам не о чем больше говорить.

Это было странно, но я чувствовал какую-то грусть. Словно часть моей жизни — значимая, черт побери, часть! — закончилась, даже не дав мне опомниться. От той, прошлой, жизни, остались лишь воспоминания да несколько маленьких фотографий. Даже вещи, что были сейчас на мне — теплые джинсы, ботинки, свитер, шарф и куртку, купил Дик. Как он объяснил: на деньги, что выделило государство, лишь бы только избавиться от опеки над таким беспокойным гражданином, но я ему не очень-то поверил. Риди, альтруист фигов, вполне мог потратить собственные бабки, это вполне в его духе.

Мне пятнадцать лет, а за моими плечами осталась целая огромная жизнь. За стремительно убегающие пейзажи уходило всё: чертовы детские дома, приюты, ночлежки, трущобы городов всего мира, боль, крик, злость и ненависть. И туда же уходило все светлое, что когда-то было: воспоминания о матери, самые первые, тогда еще счастливые; люди, которых я встречал в бесконечном пути…и Дик. Риди тоже оставался в старой жизни, которую я решил похоронить глубоко в своем сердце. Мне не хотелось этого делать, но иначе я бы не смог. Иначе, я не поехал бы в Чикаго, а вернулся бы в "Новый дом", а то и вовсе бы сбежал куда-нибудь подальше. Куда-нибудь на теплое Западное побережье: Калифорния, Флорида… А может быть, все-таки в Вену, где сейчас в разгаре зима. Хорошо, что визовые режимы отменены давным-давно, а уж способов проникнуть на корабль или в поезд я знал предостаточно.

— О чем задумался? — хрипловатый голос Дика вернул меня к реальности.

— Да ни о чем, — я пожал плечами, но потом внезапно для самого себя разоткровенничался, — О том, что иногда все заканчивается.

— Что — всё? — заинтересовался Дик.

— Да вообще всё. Жизнь становится иной, а мы даже не замечаем этого. А когда осознаем, обычно бывает уже поздно. Вот так то.

Дик достал из кармана сигарету, пустил колечко дыма (я молча позавидовал — так и не научился этому трюку) в открытое окно и заметил вполголоса:

— А ты умнеешь, Мистер Нелепица.

Ну надо же, Дик Риди сделал мне полновесный комплимент. Стало быть, не сегодня, так завтра пойдет синий снег, ад замерзнет, а черти начнут кататься на коньках, держась за руки, в гармонии со всем гребаным миром.

Ничего этого я Риди не сказал, сам не знаю почему.

— Скорее, просто взрослею, — ответил я вместо этого.

Дик помолчал немного, выбросил окурок в окно, глубоко и искренне наплевав на все истерики "зеленых" по поводу мусора на обочинах, и сказал спокойно:

— Я рад, что ты это осознаешь.

Дальнейший путь до Чикаго мы провели молча, и это было правильно. Дик время от времени смолил свои сигариллы, заставляя меня вздыхать от зависти — просить их я у него не стал, зная, что это не принесет результатов. А я глядел на дорогу и представлял себе будущее с Чейсами.

Мелани и Лоуренс пришли ко мне в палату позавчера вечером, когда я, полулежа на кровати, смотрел в окно и считал пролетающих голубей, которых, если верить Доне, подкармливали сотрудники госпиталя.