Семь домов Куницы

— Тебя никто и не просит, — пробурчал он. Я уткнулась носом в книгу. Очевидно, ему нужно было присутствие кого‑то такого, кто не был бы и совсем истуканом, и равноправным партнёром.

— Я тебя вышвырну, если не будешь работать, и никто тебе не поможет, заруби это себе на носу! — процедил он, нависая над Куклой, которая лениво поднималась из кресла.

— Я отдаюсь без остатка, пан тренер, — уверение звучало двусмысленно, и Кукла своей интонацией эту двусмысленность подчеркнула.

— Ты не дотягиваешь до Ниццы, — сообщил Урсын и вышел, метая глазами молнии.

— А ты возьми меня, — огрызнулась Кукла, когда шаги Урсына стихли на лестнице.

Я молчала, втупившись в книгу. Сама того не желая, я оказалась на поле битвы двух сил, и могла бы пострадать за нейтралитет как от одной, так и от другой стороны, как незадачливый бедолага, оказавшийся между двух враждующих армий.

— Он совсем с катушек съехал? Наезжать на меня за презент, подогнанный моим папиком! Ну пусть мне соли на хвост насыпет. Если не буду ниже среднего, — а я не хуже кое‑кого из остальных, — то поеду. Остальное устроит мой Люкс, — так называла Кукла своего покровителя. — Я это знаю и тренер знает, но ничего не может поделать и поэтому бесится. Он просто завидует. Деятель спит с несовершеннолетней, а тренер ворует. Значительно легче добраться до тренера, чем до постели функционера. Поэтому ни тот, ни другой не будут выносить сор из избы, потому что оба они на этом могут только потерять. Пока сохраняется равновесие сил, сохраняется мир. Как между мировыми державами, — просвещала меня Кукла. Сомневаюсь, что Люкс был бы в восторге от её трезвого взгляда на жизнь.

Кукла поехала в Ниццу.

В группе, и так переполненной сопровождающими лицами, нашлось тем не менее место для покровителя Куклы. Деятели тоже делились на категории, и этот принадлежал к самой высшей. Был даже не очень старый. Спортивного вида сорокалетний образец менеджера‑технократа, стриженый ёжиком.

— Уже вышла из моды, — сказал журналист «от собственного корреспондента» ежедневной газеты, имея в виду стрижку, ещё совсем недавно широко популярную у высоких чиновников.

Перед отъездом я снова увидела Нонну.

Закончился май, на дворе лето, в воскресенье после обеда у нас было свободное время, до отъезда оставалось меньше недели. Урсына не было. Он отдыхал от нас, а мы от него. Я читала. В дверь постучали.

— Не дури, — крикнула я. Мне показалось, что это шуточки Куклы, раньше обычного возвратившейся от своего Люкса.

Вошла Нонна. Нонна, уверенная в себе, элегантная. В плаще модного покроя из кожи оливкового цвета и такого же цвета высоких сапогах. Вокруг её шеи был намотан на несколько тонов более светлый шарф, концы которого, перекрещенные на плече, бахромой спускались ниже колен. Она пахла дорогими духами, выглядела сногсшибательно.

— Нонна! — Я бросилась ей на шею.

Весь этот прикид и то, как она держалась, свидетельствовали о том, что дела у неё сейчас идут замечательно. Я снова буду чаще с ней видеться, потому что Нонна напоминала барометр. Она приходила редко, когда её сердечные или материальные дела шли хуже, и совсем исчезала за горизонтом, когда попадала в яму. С нашей последней встречи прошло несколько месяцев и теперь, пусть даже она и храбрилась, всё равно была почти на все сто.

— Как ты выросла, похорошела! — отстранив меня на расстояние вытянутых рук, она провела наманикюренными пальцами по моей шевелюре.

— Да ладно тебе с красотой‑то, — я была не лучшего мнения о собственной внешности, но мне всё‑таки сделалось приятно.

— Я говорю, что вижу, но ты и повзрослела.

— Я старуха! Мне исполнилось шестнадцать лет.

В марте минула годовщина того, как живой комочек, запелёнутый в альпийскую куртку и салфетку с ресторанного столика с драгоценным медальоном, на последние деньги оправленным в слоновую кость, был подброшен под двери первого Дома.

— Я не могла прийти на твой день рождения.

Она не помнила или имела другие, гораздо более увлекательные дела, чем даже на худой конец воспользоваться почтой. Как и раньше, письмо представляло для неё огромную трудность, хотя по её виду и разговору никто бы об этом не догадался.

— Вот и хорошо. Не терплю этого дня.

Она не стала поддерживать тему. Я уже заметила, что она не любила говорить о прошедших годах и моём происхождении.

— А у тебя тут вполне цивильно, — Нонна оглядывала комнату. Она в первый раз посещала меня в интернате. Раньше она ждала на проходной или у школы, после чего мы ехали в единственную в Осаде кондитерскую, где чай, или даже ячменный кофе погибали от белокровия, а пирожные изготовлялись из клея.

Это тоже говорило о том, насколько крепко она держится в седле. Имея хлопоты, она тускнела, утрачивала уверенность в себе и не явилась бы в Центр, куда не каждый имел право доступа.

— Кто тебя пропустил? — входить разрешалось только по уважительной причине или в сопровождении члена клуба.

— За меня замолвил словечко один важный товарищ, — похвасталась Нонна.

— Я его знаю?