Семь домов Куницы

— Приехал бульдозер, сделал выемку на склоне, построили дачи, — пожал плечами Волк. — И только тогда вспомнили об охране природы. Окрестности Озера признали ландшафтным заповедником, чтобы никто другой не смел здесь раскапывать ледниковую морену и строить себе уютные домики. Зато они управляют от имени народа и для народа. А народ в Миколаше их проклинает и ненавидит, потому что стройки высоких господ выбрали и без того мизерные квоты на цемент, а трухлявые холопские лачуги как разваливались, так и разваливаются.

Я тогда не вполне понимала иронию, не улавливала переносного смысла высказываний, но я поняла сарказм Волка, хотя и не знала, какое ему до всего этого дело и почему он говорит об этом именно мне.

— Ну а нам‑то что? Давай ближе к делу, — предложила я на всякий случай.

— Действительно. Ведь я пригласил тебя на кормёжку! — он рассмеялся и словно подумал, что о возвышенных материях толкует с необразованной сявкой.

— А дворянская усадьба им зачем?

— Там они кутили за государственный счёт.

— Ух ты, а мы тоже кутить будем?

— Не совсем. Повеяло демократией и теперь там дом отдыха выходного дня для членов правительства.

— Почему? — мне всегда везло появляться к столу, накрытому для других, или приходить к шапочному разбору.

— Чтобы не дразнить общество, которое и так уже разозлённое и в открытую говорит, что из‑за подобных господских закидонов людям уже есть нечего.

— Ты держишься с ними?

— Я ни с кем не держусь. Что на тех мне плевать, что на этих.

— Ты, Волк, как сыр в масле катаешься: если твоему папе обломится, так и тебе тоже обломится.

— Да пошёл бы он к чёрту!

— Ты так говоришь, как будто был бы рад этому и действительно этого хочешь.

— Я уж и сам не знаю, чего я хочу. Я и жалею, и хочу, чтобы всё это провалилось в тартарары, чтобы я наконец был собой, а не сыном такого‑то.

Внутри дворянской усадьбы было тенисто, чисто и фешенебельно.

— Забодай меня блоха, у нас точно такая же! — неизвестно почему меня обрадовал вид керамической стенки в столовой. Белая плитка в тёмно‑синие ветряки, бурное море и гонимые штормом барки под раздутыми парусами.

— Голландская глазурь пошла в Польше по специальному списку как уценённое Опочно третьего сорта.

— Давно ты у нас не был, Милош! — к буфету подошла девушка, и так я впервые услышала имя Волка. Оно мне очень понравилось.

Мы получили по куску ряпушки, свекольник с орехами на хлебном квасе, жареное мясо и клубничное мороженое. За окном осыпа́лась в мох перезрелая земляника.

— Чем занимается Магда? — я искала глазами обручальное кольцо на побуревших от загара пальцах Волка. Не нашла. Это могло ничего не значить, просто он его не носил, но моё сердце подпрыгнуло и застряло в горле.

— Не знаю.

— Не шути, Волк.

— Я серьёзно. Мы развелись и она исчезла из моего поля зрения.

Я онемела от восторга.

Счастье пахло жёлтым люпином, земляникой, мятой и нагретой на солнце живицей, как Дома́ — прокисшим молоком, бездомность — гниющим мусором, исправиловка — гороховым супом и средствами дезинфекции, жизнь у Нонны — хвоей банного экстракта, а интернат тренировочной базы «Крачки» — мылом «Пальмолив».

— Пойдём, — Волк посмотрел на запястье. На плоском прямоугольнике с чёрным экраном выскакивали цифры из палочек. Я первый раз наблюдала вблизи электронные часы. Из висящего на шее мешочка, похожего на ладанку, он вытащил банкноту, свёрнутую в тугую трубочку, и оставил на столе.

— Где ты живёшь? — мы вышли на солнце.

— На Миляде, это заливчик на той стороне Озера. Луг от моего дедушки, — он сделал неопределённый жест и взял своё весло, прислонённое к крыльцу.

— Подожди, я иду в твою сторону, хочу ещё попастись на землянике, — ни на какую землянику у меня уже не было времени, но я хотела ещё немного с ним побыть и не верила, что он может со мной расстаться вот так, без продолжения.

Волк задержался около могилы на перекрёстке лесных дорог. Под охраной двух молодых лиственниц лежала плита и стоял обелиск с надписью:

Героям январского восстания 1863 года

и кровопролитной борьбы с войсками царизма,

а также сорока солдатам Красной Армии,

погибшим в войне с фашизмом в 1944 году.

— Ты проходишь мимо истории, Куница! Смотри, у тогдашнего поколения поляков были тёрки с русскими, но правнуки тех и других полегли за общее дело. Вот эта дорога ведёт к деревне Красный Крест, названной так в память о наполеоновском лазарете, который там располагался, когда армия императора шла на Москву. Красный Крест уничтожили немцы во Вторую Мировую. Из более чем трёхсот жителей уцелело четырнадцать. Люди поставили памятник, посадили деревья и приносят цветы. Огородили его цепью на столбиках. Теперь цепь украли, потому что в продаже таких нет. Героям всё равно, а в хозяйстве такое приобретение никогда лишним не будет. Тоже история, только дня сегодняшнего.

— Откуда ты всё это знаешь? — я почувствовала себя подавленной огромностью его знания.

— Мой дедушка был одним из тех, кто выжил.

— Мне нужно идти. Мы ещё увидимся, Волк?

— Наверняка. Бывай здорова! — он пошёл сквозь цветущие травы, вскоре его закрыл лес, он не обернулся ни разу.