Семь домов Куницы

Нас раздражало присутствие психолога. Неустанный надзор со стороны этого персонажа стал для нас унизительным. Ведь у обычных людей нет на каждый день кого‑то подобного. Факт обязательного присутствия такого специалиста был как клеймо. Подчёркивал нашу нетаковость, отставание от нормы, обидные недостатки.

Она быстро схватывала. Не прозвучало ничего из знакомого: «зачем?», «зависит от вас», «посмотрим», «сейчас ещё рано об этом говорить».

— Хорошо, — усмехнулась она.

Первые дни мы жили как в трансе, всё было ново и непривычно. Мы получили выходную одежду и режим дня на стене в каждой комнате. Работой нас не перегружали, но результаты выполнения заданного контролировали регулярно. Постепенно готовили к сознательным усилиям, о чём мы тогда не давали себе труд догадаться.

Тогда мы о многом не давали себе труд догадаться. Наша атрофия воли, сознательная лень, быстро потухающие подобно пучкам соломы эмоциональные вспышки, особого рода эгоцентризм окружали нас как барьером.

Я знала одно. Нас освободили на некий срок и я делала всё, что мне казалось подходящим, чтобы для меня этот срок длился подольше. Как можно дольше. Иными словами, возможно до самой осени. Дальше моё воображение не простиралось.

Как собачка, я ловила рекомендации, ластилась и не огрызалась Маме, не строила из себя болвана, не давала воли эмоциям, когда она требовала тщательнее наводить порядок, отстирывать бельё и тому подобное.

Таким образом, хоть и с большим сопротивлением, дошло до меня, что выгодно делать что‑то как следует без напоминания. Да и в конце концов у меня не было смелости противопоставлять себя здесь кому бы то ни было.

— Мама строгая, — сообщил старый Курп, неизвестно почему относившийся ко мне доброжелательно. — Однако смотри! Она пережила здесь пару председателей, два полных состава правления и немало функционеров, а они не были сиротками!

В середине мая всю полноту власти над нами получил Урсын.

— Там, куда я вас забираю, тренируется состав нашего клуба. Мы поселимся рядом. Продуктами нас будут снабжать. Остальное же всё будем обеспечивать себе сами! Никто не знает, откуда я вас набрал. Вы — зародыши! Никаких близких знакомств с мужчинами. Те из вас, которые не удержатся, будут отправлены обратно на родную помойку!

— Даже и поразговаривать нельзя? — решила удостовериться Кукла.

— Разговаривать будешь, когда выучишь хотя бы слов двести на литературном польском языке, и тебе я особенно советую сдерживаться. И сделай что-нибудь с патлами.

— Подумаешь, было бы что, — Кукла собрала волосы с плеч и начала заплетать косу.

— В лагере не должно ничего пропасть!

— А если стырит кто‑то другой, тоже отвечать нам? — испугалась я.

— Нет, не вам.

— Да кто нам поверит?! — я действительно сомневалась. Меня всегда подозревали во лжи. Конечно, я в основном лгала, но иногда случалось и говорить правду. Интересно, что как раз тогда мне больше всего и не верили.

— Повторяю. В лагере начнёте жизнь с чистого листа. У вас нет прошлого. Если не будешь давать повод, никто тебя не заподозрит. И не ходи по чужим палаткам, Куница!

— Да что вы, так вляпаться в рецидив! Я похожа на идиотку?

Я не пошла бы на такую глупость ещё и из‑за Урсына. Той струны, которую он во мне затронул, я не умела назвать. Но как бы там ни было, я не стала над этим задумываться, у меня ещё не было способности к рефлексии. Я знала одно — что не позволю себе ударить лицом в грязь. Однако в моём окружении таких обетов не принято было давать вслух. Чтобы не потерять лицо, не скатиться в низы иерархии. Я сама безжалостно третировала подлиз и льстецов — потенциальных доносчиков.

— Следить за языком, никаких ругательств, никакого жаргона, даже между собой. Кто не уверен в своём красноречии, пусть ограничивается только необходимыми выражениями. За нарушения буду вышвыривать из лагеря! Есть вопросы?

Вопросов не было.

— Идём на склад.

Мы погрузили в фургон оборудование, сильно изношенное предыдущими поколениями зародышей, а на дорогу Урсын позволил нам нарядиться в наши новенькие синие тренировочные костюмы с эмблемой клуба — взлетающей белой крачкой.

На место приехали вскоре после полудня.

И нам явилось Озеро. Над ним, будто сойдя с нашей спортивной формы, в небо были вписаны крачки, и хотя они переговаривались между собой пискливо и раздражённо, можно было почувствовать тишину; вокруг нас простиралась Пуща.

Так я впервые увидела эту страну и уже никогда её не забывала. Нигде лес не зеленее и закаты не краснее, не щедрее серебро полнолуний и нигде так ярко не вспыхивают огоньки светлячков, и нигде так пряно не пахнут дикие гвоздики.

Здесь моя родина. Я поняла это значительно позже, потому что тогда только семечко было брошено в почву. Как будто кто заронил в моё девственное сердце плоды дикой смородины и терновника, и луковички голубых гиацинтов, таких, как их создала природа в первый день творения, костянки малины, не облагороженной рукой человека, и ягоды северной рябины.