Семь домов Куницы

Но я его больше не встретила.

Мне захотелось помочь случаю и поплыть на Миляду. Но мне было нечем. Наши лодки стояли вдоль берега в ряд, нанизанные на цепь, запиравшуюся на замок. Ключ носил Урсын, который лично выдавал плавсредства.

Неожиданно мне помогла раздобыть лодку страсть рыбаков к выпивке.

— Охуенная погодка сегодня, не так ли? — донеслась по воде куртуазная беседа милиционера на моторной лодке с рыбаком на катере местного госхоза.

— Я ебал такую погоду, не клюёт же ж нихуя, — жаловался рыбак.

— Ой не пизди, ты просто стараться не хочешь, ёба!

— Я ебал такую погоду, нахуй! — горячился рыбак.

В какой‑то из дней недели, обычно в субботу, патруль взимал с рыбаков дань красной рыбой, а за это не замечал, что те присваивают часть улова и никогда не бывают трезвыми.

Так и теперь: уладив дела, милицейский проныра исчез на горизонте, а рыбаки причалили к нашему берегу. И открылось движение! Она — Рыба — очаровывала всех. Лесная тропинка и бухточка, в которую зашли рыбаки, зазвенели именами разновидностей пресноводных созданий, большинству известных уже лишь по картинкам — угорь, щука, ряпушка!

— Ебать, менять будем на водку, бля! Иначе никак, бля! Денег у меня и так дохуя, бля! Принцесс могу снимать, бля! — разглагольствовал кормчий, демонстрируя пачку засаленных банкнот каждому, кто хотел видеть.

Резкий гул возмущения был ответом. Водка стоила дорого и её было трудно достать, особенно в субботу на Озере. До ближайшей наливайки, что в Миколаше, было более десяти километров. Люди промеж себя говорили: — Алкаши, воры! Мало того, что государственную рыбу тянут себе в карман, так ещё и дерут за неё, будто налоги платят, закона на них нет!

— Да они охуели — даром хотят! — удивлялся рыбак, приглашая своих корешей в свидетели столь небывалой тупости туристов.

— Да уж, такое время. Ну‑ка выбери мне пару штук, — сломался первый оппортунист.

Рыбак копался в сверкающей груде. Из‑под клубящейся массы, изгибая стройное тело, выдралась на поверхность огромная щука. Бока в золотых крапинках, ярость в глазах и морда убийцы.

Я должна её получить. За такую зверюгу с мордой, как у бульдога, я раздобуду лодку.

Застолбив свою рыбу, я вернулась с бутылкой, заполненной слабым чаем. Подождала в кустах до начала торгов. Приносили в основном самогон, налитый во что бог послал.

— Сахарный, пережжёнка, — подала я своё подношение, как только у рыбака закончилась тара.

— Пусть будет, ёба! — он отставил бутылку под борт, даже не посмотрев на неё, а я завернула трепещущую рыбину в блузку и только меня и видели.

Прямо с добычей я побежала за мыс, ольшанником вдающийся в воду, где за отмелью среди тростников, отрешившись от божьего света, упакованный по уши драгоценным имуществом, мочил в воде японскую леску один бедный оригинал. По вечерам жарил молодых окуней, дымил травкой у костерка, а если было перед кем, то хвастался своей коллекцией препарированных рыбьих голов и мечтал о головах крупной рыбы.

— Такой экземпляр вам пойдёт? — я сунула ему в лодку свою злую добычу, которая, пока я продиралась через камыш, с таким остервенением грызла блузку, что едва не утопила меня.

Он взял. Я получила лодку.

После обеда я незаметно мотнулась к стоянке коллекционера рыбьих черепов. Он жил в немецком прицепе к итальянскому автомобилю, сидел на швейцарском стульчике из металла, более лёгкого, чем алюминий, и варил рыбную мелочь в русском котелке на треноге.

Голова щуки с открытой пастью, в которую в качестве распорок были вставлены колышки, сушилась на солнце. Пахло лесом, в тростниках шелестели утки, лодка качалась на привязи.

— Мне пришлось её испечь, чтобы не испортилась, — он подал мне щуку, упакованную в закоптившуюся фольгу.

— Вы даёте мне лодку только за одну голову?

— Да.

— Тогда вам полагается за работу, — я разделила гиганта поровну вдоль хребта и оставила половину тушки.

Он повёл себя достойно: не стал жеманничать, поблагодарил и дал мне кусок свежего станиоля, чтобы завернуть мою часть. Мясо было белое, сочное, пахло настоящим маслом, дымом и Озером.

Когда лес превратился в зелёную полоску с цветными точками палаток и перестали быть слышными визги купающихся воскресных туристов, я оказалась один на один с Озером. Оно было кротким, голубым, усыпанным солнечными цехинами.

Я плыла на Миляду и была счастлива.

Счастье имело цвет бабочки голубянки, запах камыша и вкус запечённой на углях рыбы, которой я попробовала кусок, а остальное везла Волку. Лоцманом у меня была утка‑нырок с выражением глаз мудрого китайца и рыжей эгреткой из перьев на макушке. На спине между крыльями у неё приютились утята.

Берег залива Миляды был изрезан и недоступен, заросший чёрной ольхой с предпольем из тростника и аира, кишащих дикими птицами. Не знаю, нашла бы я вход во владения Волка, если б не яхта, обшитая внахлёст планками красного дерева, со свёрнутым жёлтым парусом. Яхта блестела латунными оковками, колыхаясь на якоре перед мелководьем.

Мне была знакома эта яхта, я её видела на пристани у бунгало тренировочной базы «Крачки».