Семь домов Куницы

— Примерь, — тронула меня за плечо Кладовщица. Я посмотрела. Она держала в руках белые.

Они оказались мне впору. А она взяла чек за простые резиновые сапоги, доплатив разницу из своего кармана.

Я бросилась ей на шею.

— Пусть они тебе хорошо служат... А теперь всё как следует упакуем.

Мне пришлось снова одеться в старое, а пакет с покупками нести в руках. С некоторой неохотой я стянула с себя новые приобретения.

— Пусть девчонки тебя в обнове не видят. Зачем их расстраивать?

И действительно! Они бы взбесились и заболели от зависти. Дефилирование перед корчащимися от зависти подругами составляло важный элемент радости. Кладовщица отобрала у меня целый кусок счастья обладания новыми вещами.

На главную базу «Крачки», расположенную недалеко от Варшавы, меня под конвоем доставила психолог. Естественно, так это не называли, но фактически так получалось. Она привезла меня на место, завела в одноэтажный павильон и оставила в холле — помещении со стенами, обшитыми деревом, с небольшим камином из песчаника, вручную раскрашенной керамикой и обитыми кожей креслами. Сама же вошла в дверь с надписью «Дирекция».

Это ничего не меняло и я и так знала, что она свалит папку с моим личным делом на очередной, судя по интерьеру, элегантный письменный стол, папку, тяжёлую своим содержанием, и потребует подписи в получении меня, потому что меня всегда передавали под подпись, как багаж, на что я уже давно перестала обижаться, так что ей не требовалось от меня прятаться. Но прежде, чем она получит письменное подтверждение в принятии меня, спихнув меня таким образом вместе с моими бумагами на головную боль клуба, она задвинет что-нибудь в таком роде:

— Очень трудная девушка, изобретательная и наивная, отягощённая опытом, который никогда не станет приобретением большинства взрослых, и вместе с тем инфантильная. Со стёртой границей между добром и злом, коварная и злопамятная, глубоко деморализованная, но всё‑таки ребёнок. Ребёнок с искалеченной душой. А потому — чрезвычайно чувствительная, легко поддающаяся чуждым влияниям и собственному настроению, которое у неё проявляется гипертрофированно, — она будет талдычить примерно в таком стиле, будто бы всего этого и ещё большего нельзя вычитать из документов.

Я перестала прислушиваться к происходящему за дверями, элегантными как шкаф, отделанный под красное дерево, и начала морально готовить себя к ещё одному сражению за право именоваться своим прозвищем, однако очередное переселение не началось в этот раз со священной войны за то, как меня называть.

Из‑за этой тяжёлой двери с чёрной кованой ручкой вместе с психологом вышла полная улыбающаяся женщина. На шее у неё болталась золотая цепь с кулоном, а на каждом пальце блестело колечко.

— Добро пожаловать, синичка, меня все называют Мамой, — звеня ключами, она провела нас в соседнее помещение, где были столики, буфетная стойка с кофемашиной «эспрессо» и ждал ужин.

Мама предложила психологу переночевать, но та поблагодарила и отказалась. Решила вызвать такси из Осады. Этот ближайший к базе «Крачки» населённый пункт находился на расстоянии десяти километров. В нём была церковь, почта, управление местных лесничеств, остановка государственного автобуса и один таксомотор.

Водитель ждал заказов в третьеразрядной закусочной «Баркарола», где был телефон. Если он находился в рейсе, заказ принимала буфетчица. Система работала неплохо, да только водителю было досадно. Не мог выдерживать вида «заправляющихся» посетителей, поэтому садился в углу спиной к залу и играл сам с собой в шахматы.

— Желаю тебе счастья, — сказала на прощание психолог, и я почувствовала себя счастливой, как только она исчезла с глаз моих. Я не то чтобы её ненавидела, но присутствие сотрудницы исправительного дома, хотя бы и доброй, напоминало о заключении в камере, а это последняя вещь, которую можно было бы полюбить.

Я пошла за Мамой по гравийной дорожке, обсаженной подстриженными кустами самшита, которые образовывали низкую живую изгородь. В наступающих сумерках я разглядела большое застеклённое здание с теннисными кортами внутри и крытый плавательный бассейн с огромным, через всю его крышу, написанным белыми буквами лозунгом. Со стороны дорожки можно было прочесть только окончание лозунга, хорошо мне знакомого по фронтонам пустых коровников госхоза.

«...а люди жили богаче»{27}.

— Ты первая из группы, которую мы ожидаем. Ваш интернат помещается в бунгало, — объяснила Мама.

Здание помещалось на лесной полянке, было обращено фасадом к Реке и давало вид со склона на маленькую пристань и лоскуток пляжа. Оно находилось на территории базы, но было отгорожено от неё двухметровой сеткой, густо увитой побегами вистарии, такой же, как и та, что окружала весь обширный комплекс спортивных сооружений.

— Охренеть! — вырвалось у меня от восхищения.