Семь домов Куницы

Снова обо мне. Я перестала подслушивать. Подумала о Бастилии. Это что же, где‑то малолетки расхерачили зону, а я об этом ничего не знаю. Бастилия! Что за тюряга, не слыхала о такой для малолетних. А роялисты — это какая профессия? Карманники, клофелинщицы, чердачные воры, крысы, домушники или что‑то другое? Э‑э, что‑то здесь не так.

Часы на камине пробили девять ударов, и вместе с последним ударом я вошла в помещение дирекции.

За столом восемь лиц и только одно из них знакомое — Урсына. И одно — только единожды виденное, пани Каси. Имеющей право входа на высочайшие заседания, такой себе надзирательницы над психологами.

Под таким количеством взглядов у меня душа ушла в пятки. Как у кролика перед стаей собак. Мне указали на стул. Я присела на краешке. Спина прямая, руки на коленях, опущенные глаза. Когда мне становилось не по себе, они бегали, а люди не доверяют бегающим глазам.

— Мы, Опекунский совет... предприняли... решили... взяли... ...или... ...али... поможем... ...ажем... ...нем... ...мем... — монотонный набор звуков. Только следить, где поддакивать. И чтобы не слишком часто.

— Куница — это что за имя? — жужжание прекратилось. А, так они ещё хотят отобрать и Куницу, только зачем так глупо начинают издалека, ведь в документах написано чёрным по белому моё имя.

— Кличка.

— По документам ты Пелагия.

— Ну да. Только кто сейчас так себя называет?

— А кто себя называет Куницей?

— У немцев есть Кунитц, разве нет? Вот и ладно.

— Но ведь ты полячка.

— Я могу быть из немцев, мне всё равно.

Снова влипла! Когда‑то я уже ответила невпопад, и это плохо закончилось. Не получится ли так, что моя карьера будет зарублена, не начавшись?

У меня не было родины. Родина начинается с близких, с дома, с места на земле. Никогда у меня этого не было. Не были родиной дома ребёнка или школы, где меня только терпели или держали из жалости, или по обязанности, или по законной необходимости. Не были родиной ни «малины», ни товарищи по грабежам или бродяжничеству, и уж последним местом для нахождения родины был исправительный дом. Поэтому я её не чувствовала и не желала, как слепой не может любить тот или иной цвет. Я скрывала свою инвалидность. Она вредила. И наверняка осталась увековечена в моём личном деле. Чудовище. Не любит родной страны. Отсюда и коварные вопросы председателя Опекунского совета.

— Человек должен иметь право на выбор имени и отечества! — выпалила я в волнении что‑то, чего вообще не собиралась произносить.

Мне оставили мою Куницу.

Я и сегодня не знаю, оказала ли на это влияние моя последняя реплика, однако скорее всего — пани Кася, наблюдающая за нами и здесь, в момент приземления, по поручению органов правопорядка.

Когда знакомство со мной закончилось и я вышла, в группе совершенно незнакомых мне девушек, ожидающих разговора с комиссией, блистала Кукла со своим лицом ангела и волосами Марии Магдалины. Она тоже меня заметила, но не подала виду. В нашем положении не следовало обращать друг на друга внимание. Нам следовало остерегаться. Ведь это нас назначили зачинщиками бунта, что уж точно было прописано в наших документах.

Я подпёрла собой подоконник, как будто так и надо, и через некоторое время Кукла поднялась из кресла и подошла ко мне.

— Где ты спала, сколько человек в зале?

— Комната на двоих, «люкс»!

— Охренеть! Вот если бы нам повезло вместе, — мечтательно протянула Кукла.

Я тоже хотела поселиться с Куклой. Я её знала, она не доносила и нас объединяли общие переживания. Осмелев от высказанных слов в поддержку моей Куницы, своё обращение за протекцией я решила начать с самой важной здесь, по моему мнению, личности, а именно пани Каси — старшей надзирательницы и представителя органов правопорядка.

— Я хочу поселиться с Куклой.

— Ты говорила об этом с Мамой?

— Нет смысла, не разрешит.

— Откуда такая уверенность, если ты не говорила?

— Вы же сами всё знаете, и я знаю. Куклу и меня признали зачинщиками бунта в первой исправиловке, хотя это был вовсе не бунт, а обычное помешательство как реакция на поступки одной лахудры.

— Ты условно освобождена. Твоё прошлое поведение здесь не считается. Иди, наверняка ты договоришься с Мамой.

Кукла поселилась со мной, а пани Кася делала вид, что для этого не пошевелила и пальцем. Может, так оно и было. У неё ещё был разговор с каждой из нас по отдельности и со всеми шестнадцатью счастливицами вместе.

— Я буду вас навещать время от времени: я очень хочу вам помочь в ваших заботах. Постарайтесь мне поверить.

Э‑э‑э, ничего нового! Каждая — сколько их уже было — начинала примерно с того же. Красивая упаковка. Внутри — опять то же самое. Работа над собой и так далее и тому подобное.

— Вы могли бы делать вид — перед теми, кто вас не знает, я имею в виду — что вы не психолог и не работаете в органах! — высказала я наше общее мнение, хотя и боялась опять оказаться зачинщиком.